Читать книгу "Чехов и Лика Мизинова - Элла Матонина"

он одновременно должен быть и психологом, и портным, и трибуном, и бутафором. А здесь это далеко не все понимают.

Впрочем, об этом писать не надо, наоборот, подчеркните, что Санин доволен профессионализмом и труппы, и администрации, что меня здесь приняли очаровательно. Впрочем, может, я и ошибаюсь, времени прошло еще не так много.

– Не беспокойтесь, Александр Акимович, я обязательно ознакомлю вас со статьей перед публикацией. Еще один вопрос: если ваша творческая жизнь сложится в Нью-Йорке благоприятно, вы останетесь в Америке?

– Вряд ли. Хотя могу с удовольствием сказать вам, что самочувствие моей жены здесь улучшилось. Не далее как вчера она согласилась давать уроки музыки сыновьям какого-то русского князя. Словом, я бы хотел пробыть здесь столько, чтобы благоприятные изменения в ее самочувствии более-менее стабилизировались. Но я – русский человек, не эмигрант, я не бежал из России и хотел бы жить и работать на Родине. Буду несказанно рад, если бы это в конце концов случилось. Так и напишите.

Через несколько дней Камышников разыскал его в театре и показал свою статью «Новый режиссер «Метрополитен-оперы» Александр Акимович Санин». Свое слово он сдержал, сообщив, что Санин доволен плодотворными отношениями с труппой и администрацией театра. «…Санин не эмигрант в пореволюционном смысле, – читал режиссер о себе. – Он избег печальной участи вынужденного изгнания из родной страны. А.А. Санин, оставляя Россию, имел за собой Родину, воспитавшую его, вселившую в него веру в силу русского гения и, что важнее, признание этой Родины. И в Европу Санин пришел как почетный и прославленный гость. Есть огромное отличие в истории санинского «исхода» из России от того исхода, который породил эмиграционный дух, со всеми его печальными для русских явлениями. Таких неэмигрантов, как Санин, было немного. Одним из самых замечательных русских деятелей за рубежом был покойный Сергей Дягилев. И неспроста он первым привлек Ал. Ак. Санина к работе за границей. Санин относится к числу русских художников, несущих миру богатство своей Родины и отдающих человечеству то, что посеяно и взрощено на родной почве, но что не утратило аромата прошлого и творческой силы для будущего, и он ждет новой встречи с Родиной».

Особенно польстило Санину сравнение с покойным Дягилевым, которого он очень уважал и ценил. Перед тем как дать статью для прочтения жене, он обратил ее внимание на один абзац:

– Знаешь, что меня порадовало? Вот этот отрывок: «Я смотрю на Александра Акимовича и вижу перед собой все того же молодого, бодрого, полного энергии и сил человека, которого знавал когда-то в России. Голубые глаза его сосредоточенно смотрят на собеседника, и в них нет того характерного беспокойства, с которым вот уже много лет смотрят русские глаза на чужбине. У него нет сомнения в правильности намеченных им путей, нет колебаний в выборе средств для их осуществления. Он служит русской культуре и верен заветам Гоголя, видевшего в творчестве единственную задачу – выявление высшей правды в человеке, а в театре – очищающий и поучающий душу алтарь». Видишь, Лидюшенька, посторонний человек говорит: молод Санин и полон творческих сил!

Оставалось только пожать руку Льву Камышникову. Впрочем, было одно место в статье, которое всерьез огорчило Санина: говоря о его отъезде из Страны Советов, Камышников ни словом не упомянул болезнь жены. «…В России я прожил до 22-го года, когда уже дальше выносить оставалось невозможным, и вопреки Вольтеру, я все-таки выбрался оттуда на волю. Хорошо поел, наконец, в Ревеле и попал в Берлин…»

После выхода газеты Санину стали звонить русские. Одним из первых был Прохоров из «Амторга»:

– Прочитал замечательную статью о вас в «Новом русском слове», Александр Акимович. Неплохая рекомендация для Америки. Мне кажется, было бы полезно опубликовать ее в одной из советских газет. Вы не возражаете, если я возьму на себя посредничество в этом деле?

Возражать Санину было неловко. Пришлось согласиться, хотя вышеупомянутый абзац мог сослужить ему плохую службу. Но вряд ли какая-нибудь советская газета согласится на перепечатку из эмигрантской. Так оно и вышло: месяца через три Прохоров сообщил о провале своей издательской миссии.

Юбилей

Июнь в Нью-Йорке выдался жарким и напоминал Лидии Стахиевне медовый месяц в Ялте, когда они уговорились, что день своей свадьбы всегда будут отмечать 17 июня. Правда, тогда ей не надо было останавливаться чуть ли не каждые пять-десять минут, чтобы отдышаться, как сейчас, на беспощадной американской жаре. Все для юбилейного торжества в их доме было готово. Лидия Стахиевна решила сходить в ближайшую аптеку за лекарством. И вдруг увидела на тротуаре большого черного кота, который сидел, не обращая никакого внимания на прохожих. «Ну вот, наверняка случится какая-нибудь пакость», – подумала она и решила обойти кота со стороны улицы. Маневр почти удался, но тут черный предвестник беды бросился ей под ноги и стал пересекать улицу. Одна машина с визгом затормозила, но кот не повернул назад, как того ожидала Лидия Стахиевна, а лениво продолжил свое гнусное шествие, остановив движение на всей 38-й улице. Оказавшись на другой стороне улицы, кот уселся на тротуаре и, как показалось Лидии Стахиевне, стал смотреть на нее.

Нужные таблетки, как ни странно, в аптеке все же оказались. Дома Лидия Стахиевна сказала мужу, расставлявшему по всей квартире великолепные розы:

– Знаешь, у меня создалось впечатление, что этот противный кот специально сидел и ждал, чтобы перебежать дорогу именно мне. Если бы в аптеке лекарства не оказалось, я бы успокоилась. Как долго, по-твоему, действует эта примета?

Санин только посмеялся в ответ. Он знал, что «плохой» сон и перешедший дорогу черный кот могут испортить Лидюше настроение не на одни сутки.

– Похоже, ты теперь собираешься ждать неприятностей всю жизнь. Забудь, раз сразу примета не сработала, значит – все. Но на всякий случай скажи или подумай: «чур меня и моих близких».

– Правда? «Чур меня и моих близких, чур меня и моих близких!» – как молитву произнесла она и виновато обратилась к Санину: – Не смейся, пожалуйста, но этот противный кот напомнил мне о том человеке, который преследовал меня в Париже.

– Лидюша, перестань. С этим покончено раз и навсегда. Да и вообще у нас сегодня праздник! Не будем омрачать его никакой мистикой…

Лидия Стахиевна обняла мужа и, глядя ему в глаза, сказала:

– Сашуня, тридцать лет! Подумать только – тридцать лет! Это все благодаря тебе! Ты единственный на земле человек, с которым мне можно было прожить тридцать лет! Я не заблуждаюсь насчет себя: далеко не идеальная жена, с массой комплексов,