Читать книгу "Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К - Макс Фрай"

Я отправился в гостиничный буфет, обаял местную владычицу пяти подбородков, выклянчил чашку кофе не двойной, не тройной – усемиренной! – крепости. В результате все равно получил помои, но с большим количеством кофеина, что и требовалось. Ссутулился над клетчатой клеенкой, пинками растолкал своего «внутреннего стратега», каковой до сегодняшнего дня, в точности как былинный лежебока Илья Муромец, не произвел ни единого выдающегося телодвижения. Нынче ему предстояло совершить первый подвиг: бытие мое нуждалось в тщательном планировании как никогда прежде.

Он оказался молодцом, этот сонный парень. В отличие от меня, он знал, что человек, возжелавший собственноручно спроектировать свое ближайшее будущее, должен поначалу сделать две вещи: задать себе вопрос: «А чего я, собственно, опасаюсь?» – и ответить с предельной честностью. Это было просто, хоть и не слишком приятно: я обнаружил, что ужасно боюсь потратить все наличные деньги на покупку нового фотоаппарата и остаться у разбитого корыта в случае его гибели (весьма, как мне казалось, вероятной). Одно дело сидеть на бобах дома, где потенциальные кормильцы сами ежевечерне стучат в твою дверь, где на каждом углу можно обрести человеческое существо, готовое ссудить тебя пятеркой до лучших времен, где, в наихудшем случае, к твоим услугам пригородные сады и огороды, чьи хозяева злоупотребляют домашним самогоном, а потому спят крепко, да и ущерба поутру не замечают. И совсем другое дело остаться без денег в чужом городе, где за одну только крышу над головой приходится платить немыслимые суммы. Мне уже мерещилась ночевка на скамейке в Нескучном саду со всеми сопутствующими обстоятельствами: поиски пустых бутылок, очередь перед пунктом приема стеклотары, борьба со столичными нищими за право клянчить еду на Черемушкинском рынке. В финале же – позорное возвращение домой на попутных машинах, пыльные пенаты, отключенный телефон, раздосадованный моим возвращением домовой, продолжительная депрессия… Столь мрачные перспективы не грезились мне и в худшие времена! Вот ведь странное дело: неожиданно разбогатев, я тут же начал бояться нищеты. Куда только подевалась моя всегдашняя бесшабашность?

Выслушав всю эту чушь, внутренний стратег снисходительно посмеялся над нашей с ним общей глупостью и за несколько минут состряпал вполне пристойный сюжет: сначала телефонный звонок московскому представителю Клариного деда-злодея; потом, ежели выяснится, что немец уже осведомлен о моем существовании, мне предстоял официальный дружеский визит в его контору на предмет немедленного обогащения.

Идти туда я намеревался не с пустыми руками, поскольку предусмотрительно захватил в дорогу несколько негативов, которые искренне полагал самыми удачными. Мои щедрые работодатели этих шедевров не видели: я держал их в отдельной коробочке, а в тот вечер, когда они у меня гостили, достать забыл. Вспомнил уже перед отъездом и решил взять с собой как раз на тот случай, если работа поначалу не заладится. Если что, скажу, мол, отправился в Москву с друзьями на машине и по дороге снимал деревенские свадьбы где-нибудь под Харьковом: фиг ведь проверишь, как на самом деле было. Теперь же я решил всучить эти пленки немцу, а выручку потратить на новый фотоаппарат. Пропадет – не так жалко, деньги-то почти шальные. К тому же нынешний стратегический запас у меня за пазухой останется, а значит, будет время, чтобы спокойно решить, как мне теперь жить дальше. Даже от соблазнительного проекта не обязательно отказываться: можно, например, нанять исполнителя, если уж новая судьба не позволит мне самому оставаться фотографом. Можно… да все можно, черт побери! Надо только действовать, а не сидеть на месте и ждать, пока все как-нибудь само собой уладится.

Приведя себя в боевое расположение духа, я отправился в гостиничный вестибюль и попросил разрешения воспользоваться телефоном. Печальная одутловатая дама, во всякое время суток обретавшаяся за стойкой администратора, меланхолично подвинула ко мне красный телефонный аппарат. Я набрал диковинный семизначный номер, и тут меня заключил в свои медвежьи объятия Великий Облом.

Я, конечно, был готов к подвоху. Предполагал, что Клара, возможно, еще не успела переговорить со своим злодейским дедом. Или же она-то все успела, но забывчивый старик не отдал пока соответствующих распоряжений, и тогда меня с убийственной тевтонской вежливостью попросят перезвонить попозже. На сей случай у меня имелся отдельный стратегический маневр: позвонить Кларе и доложить ей обстановку, упирая на то, что «художника всякий может обидеть». Пусть почувствует себя виноватой, работодателя надо держать в ежовых рукавицах, а то больно уж много у него власти над нашим братом наемным работником!

Действительность, однако, оказалась куда бесцеремоннее, чем мне мнилось. На другом конце провода находилось вовсе не представительство немецкой фирмы, а вульгарная прачечная. Заикаясь от возмущения, я прочитал вслух цифры телефонного номера и получил раздраженное подтверждение: да, действительно двести тридцать восемь, и дальше все верно, только вот никаких немцев тут отродясь не было и, как меня заверили, хрен их сюда пустят: самим тесно.

Я оценил убийственный аргумент интеллигентного сотрудника прачечной и опустил трубку на рычаг; администраторша косилась на меня с сочувственным любопытством. Выражение лица у меня, надо думать, было то еще…

Несколькими секундами позже я успокоился. Понял, что Клара вполне могла ошибиться, записывая по памяти чужой незнакомый телефонный номер. Ну уж свой-то телефон она вряд ли переврала! Значит, надо звонить Кларе, только и всего.

Осуществить международный телефонный звонок из вестибюля гостиницы мне не позволили. Я клялся, что заплачý, но в ответ услышал, что это невозможно по сугубо техническим причинам, и получил материнский совет попытать счастья на центральном телеграфе. Дескать, оттуда куда хочешь можно позвонить: хоть в Германию, хоть в Израиль. Слово «Израиль» моя собеседница почему-то выговаривала неумело, с ударением на третьем слоге, но с заметным стыдливым удовольствием: так совсем мелкие детишки повторяют за старшими братьями непристойные словечки: «жопа», «ибаца», «блят».

Центральный так центральный, телеграф так телеграф. Нам, потомкам Чингисхана, как водится, все равно. Выскакиваю из гостиницы в мелкий июньский дождь, маюсь в ожидании автобуса; через пять минут терпение мое иссякает, и я отправляюсь к метро пешком. Всего-то двадцать минут быстрым шагом, а сегодня я резв как никогда: меня грызут нехорошие предчувствия, с которыми можно покончить, лишь услышав голос Клары, убедившись, что она существует, а значит – все идет по плану, жизнь продолжается, невзирая на досадные недоразумения. Спускаюсь в метро, еду до станции «Площадь Революции». Купленная из уважения к местным традициям газета оставляет на влажных ладонях темные полосы. Поднимаясь по эскалатору, изучаю эту «боевую раскраску», обнаруживаю, что на левой руке грязь размазана, а вот пересечение угольно-черных линий на правой подозрительно напоминает перекошенную букву N латинского алфавита. После непродолжительной борьбы с желанием закрыть глаза на очевидное узнаю грозный рунический знак «Хагалац»[7]– настораживающая подробность! Но я не сдаюсь, я никогда не сдаюсь, потому что я не сдаюсь никогда, и хватит об этом…