Читать книгу "Хорошие люди. Повествование в портретах - Анастасия Коваленкова"

ушёл. А я ещё сидела в траве и вспоминала рассказ Анны Сергеевны про следы на зимней дороге. Видно, и тогда Мураш «смирялся»… Только по-другому, по-зимнему.

С тех пор, встречая Тихона или даже вспомнив о нём среди житейских хлопот, я чувствовала тихую радость, «ветерок в душе», как сказала Анна Сергеевна.

И шла бы жизнь так, не случись следующим летом у Мураша дружба с Боруном.

* * *

Дружба эта с самого начала насторожила всех.

Борун был мужик хваткий и мрачный. Ещё в детстве, после войны, играя с мальчишками в окопах за деревней, он подорвался на мине и потерял одну руку. Тогда трое их подорвалось: Борун, отец Кольки Бурьяна, тому ногу оторвало, и ещё один парнишка, тот ослеп…

Так вот, травма ли была тому причиной или что иное, только жил Борун, как говорится, «против всех». Дом себе построил на выселках, хозяйство имел справное, был жаден до денег, даже сестре родной яйца продавал втридорога, забор у Боруна был такой плотный и высокий, что никто и не знал, что там у него на участке. На свою территорию Борун никого не пускал. Сам же приходил в деревню только раз в неделю, когда автолавка привозила продукты. В полдень на дороге появлялась квадратная фигура. Был он кряжистый, с широченными плечами, с головой, растущей прямо из плеч, без шеи. Молча и медленно проходил по деревне, если кто и здоровался – кивнёт в ответ и дальше шагает.

– Во, Борун прёт, – говорили бабы, – значит, пора очередь идти занимать, автолавка уж скоро подкатит.

Закупив продукты, Борун так же молча удалялся на свои выселки. Единственно, где его можно было увидеть в другие дни, – это на границе его владений, перед калиткой, на лавочке. Каждый вечер Борун выходил туда, садился, курил и смотрел на закат.

Говорили, что в молодости был он в колхозе мастером по тракторам, «одной левой технику правил, только уж больно на нас ругался», вспоминали мужики.

Прослужил Борун несколько лет даже председателем колхоза, и колхоз при нём был в достатке, да за жёсткий норов попёрли его из председателей свои же деревенские. Была у него когда-то жена, но и она ушла.

Сидел вечерами Борун на лавочке. Пустой правый рукав заправлен в нагрудный карман синей рубахи, в левой руке дымится «Беломор», у ног лежит здоровенный пёс по имени Хан. Вот с этого-то пса и началась их дружба с Мурашом.

Хан был отрадой и гордостью Боруна. Он ревностно нёс службу на участке, лаял так, что к забору подойти боязно было. А вечерами Борун выпускал Хана «размяться».

Поджарый, лобастый и такой же «в себе», как его хозяин, Хан в сумерках появлялся на деревенской улице и беззвучно совершал свой обход. Он никогда не перелаивался с собаками через забор. Те-то брехали на него, как заведённые, наперебой. А он только глянет исподлобья, пометит столб у калитки и – дальше. Но при встрече на улице, нос к носу, ни одна собака даже тявкнуть не смела. Хан подходил, обнюхивал, иногда прижимал лапой к земле. Потом отпускал. Он был бесспорный лидер. Людей он в своих «обходах» словно не замечал.

Проверив деревню, Хан скрывался в овраге, возвращался оттуда уже по темноте, сыто облизываясь. Охотился он там.

Борун говорил, что для охоты его и выпускает, но всем было ясно, для чего.

Ханом Борун деревню «давил».

Всех изводил ежевечерний перекат лая во время Хановых обходов. Всех бесила его угрюмая власть. Но деревенские злились тихо, потому как поделать ничего не могли – ни одну собаку Хан не погрыз.

Борун гордился. Деревенские злились.

А потом Хан занозил лапу. Хромал он на трёх один день, хромал другой, потом уж на деревне появляться перестал. Да и как Боруну одной рукой с кобелём управиться? Попал Борун в безвыходную ситуацию. Попросить помощи гордость не позволяла, да и попросил бы – разве б кто пошёл?

Пошёл Мураш. Сам пошёл. Занозу вытащил, лапу забинтовали они с Боруном на пару. И потом ещё ходил Мураш на выселки, перевязки делать. Борун выводил Хана за калитку, там и возились они с псом.

С этого всё началось.

Стал Мураш вечерами к Боруну на посиделки наведываться. Сядут на лавочке, Борун молчит, а Мураш всё ему что-то рассказывает, рассказывает… Борун кивает, гладит Хана по покатой башке.

Заметили, что Мураш Боруну то корзину грибов тащит, то рыбёшку.

Через эту дружбу Борун даже в деревню стал наведываться. Провожал Мураша до дому.

Идут они, Борун прёт медленно, широким шагом, а рядом – Мураш семенит. То вперёд забежит, то отстанет – с кем поздороваться… Борун тоже приостанавливался теперь, даже улыбался соседям, неумело так, криво.

Дошло до того, что Борун подарил Мурашу живую курицу, несушку.

Но деревня смотрела на странную эту пару напряжённо. Больше всех переживала Анна Сергеевна:

– Не будет тут лада, Насть. Ты глянь на них, глянь. Они ж – как волк с ягнёнком. Только пока волк сыт да спит!

– А может, и отогреет его Мураш, – утешала я, – может, подобреет Борун?

– Какой там подобреет! Ты видала, как он с Мурашом себя на людях-то ведёт? Всё через губу да с ухмылкой, будто тот слуга ему. А дурень наш не замечает. Помяни моё слово, грянет тут беда. У меня на это чутьё.

И беда пришла.

Мураш завёл собаку.

* * *

– Собака-то – одно название… Такса! – причитала Анна Сергеевна. – Невнятная собака… А что оказалось?

– Да уж… – вздыхал Мураш, – хотел ведь как лучше, малую завёл, и назвал же – Ботик, специально, как кораблик маленький. А вон что случилось…

А случилось то, что Ботик не прогнулся под Хана. Не подчинился боруновскому кобелю.

Нежный Мураш в своём щенке души не чаял. Шёлкового, рыжего Ботика он выкармливал из бутылки, как младенца, давал с пальца творожок… На улицу не выпускал – ни-ни, пока все прививки не усвоились.

Но только тот подрос, как понеслось!

Хан давно учуял. Всё крутился у мурашовской избы, забора-то у Мураша не было. Но, думали, ничего, Ботик же маленький, ну не попрёт же он супротив такого кобелины!

Ботик попёр.

Стоило ему унюхать Хана, он вылетал на участок и кидался в бой.

Поначалу сам Хан опешил, не понял. Даже с участка отступил. Ботик обежал территорию и радостно впрыгнул на руки растерянному Мурашу.

Его, Ботика, интересовала только защита их с Мурашом земли. И в этом маленький пёс был непреклонен.

Скоро Хан разобрался. И начал давить. Каждый вечер являлся он