Читать книгу "Кремлевские звезды - Дмитрий Ромов"

этот путь будет освещаться сиянием кремлёвских рубинов и значит, мы не можем проиграть! Тем более, мои собственные звёзды, зажжённые мной, начинают сиять на московском небе. Пока их мало, только три, но очень скоро мы увидим всё небо в алмазах…

Насладившись зрелищем, я возвращаюсь в зал, и вскоре всё заканчивается. Я спускаюсь вниз, провожая гостей и подхожу на стойку регистрации узнать, нет ли каких-то сообщений. И сообщение находится. Я беру записку и читаю:

«Срочно позвони. Павел Ц».

В Москве уже около трёх часов, значит дома дело к семи. Я тут же заказываю разговор и через десять минут меня соединяют с Цветом.

— Здорово, брат, — говорит он. — Сегодня вечером сход.

24. Каин, где Авель, брат твой?

Мы едем по утренней Москве. Транспаранты, светящиеся декорации, кумач, золото и практически пустые улицы подчёркивают торжественность момента и грандиозность переворота, произошедшего всего-то шестьдесят три года назад.

Для естественной эволюции шестьдесят три жалких года пролетают незаметно, а мы за этот короткий срок успеваем несколько раз перевернуть страну с ног на голову. Нам ведь только захотеть, мы и горы перевернём, да и всю планету в другую сторону раскрутим. Просто не желаем пока, необходимости не видим, плывём по пути наименьшего сопротивления.

В аэропорту, несмотря ни на что, довольно оживлённо, но билеты имеются — бери сколько хочешь. Я так и думал и не стал напрягать Злобинского помощника. Хорошо, что сегодня есть утренний рейс, иначе опять бы не попал на рассмотрение личного дела в «товарищеском суде», на собственную правилку.

И почему нельзя предупредить заранее? Так и будете приезжать раз в полгода? Ясно зачем, чтобы я не выкинул чего, не успел подготовиться сам и подготовить место. Но ничего, я успею. Скачков знает, что делать. Прилетаем на место в четыре часа дня. Встречает нас сам Скачков с маленьким красным флажком, приколотом к левой груди. Не снял ещё после демонстрации.

— Как отпраздновали вчера? — спрашиваю я.

— Нормалёк, — кивает он. — Замёрзли только, как собаки. Вчера минус пятнадцать шарахнуло, как всегда первый мороз аккурат на демонстрацию. Видать, кто-то не согласен, что это праздник.

— Главное, что мы согласны, — усмехаюсь я.

— Это точно, — соглашается тренер. — Ну что, ты готов? Это есть наш последний и решительный бой?

— Если бы последний, Виталий Тимурович, если бы последний…

Когда приезжаем домой, часы показывают пять. Я принимаю душ и делаю растяжку. Нужно заглянуть внутрь себя, небольшая медитация — это то, что сейчас нужно.

— Егор, ну иди покушай, — уговаривает мама.

— Я не хочу, мам, спасибо. Потом поем. Знаешь, как в самолёте накормили в честь праздника? Ого-го просто.

— Фантазёр ты, Егорка. Накормили в самолёте, а то я не знаю, что там за порции.

Я не поддаюсь. Перед операцией предпочитаю быть голодным и злым. Это у меня с далёких времён повелось, из будущего буквально.

Просто занимаюсь и стараюсь не нервничать. Вдох-выдох, вдох-выдох. Не могу сказать, что получается идеально, потому что волнение всё-таки имеется. Имеется, да… Изрядное волнение, надо сказать.

Момент довольно важный, тревожный даже, в некотором смысле, проверка на прочность, причём не только меня, но и части выстроенной конструкции. И неплохой такой шанс выяснить, ждут ли меня ещё попытки прожить жизнь заново, или эта случайная вспышка в теле Егора Брагина единственная возможность.

В общем, в общем… Ну, ничего, сейчас пройдёмся по морозцу и всё встанет на свои места, уляжется по полочкам и всё такое прочее.

Я надеваю белую рубашку, джинсы из последней коллекции швейфабрики «Сибирячка» и бордовый кашемировый свитер. Скромно, но со вкусом. Буду, как барин перед холопами… Ладно.

— Куда это ты такой красивый? — с улыбкой спрашивает мама.

Куда-куда! Блин, ну вот это зря! Терпеть не могу, когда закудыкивают перед делом. Тьфу! Что делать-то теперь? Блин, хоть вообще не ходи. Нет, ну мама удружила…

— На заседание, мам, куда же ещё в этот праздничный день? Но, вообще, куда — плохое слово.

— Вот житья не дают со своими собраниями. Молодец, что свитерок надел, цвет твой прям. Красавчик. Они тебя вообще решили в рабство закабалить, комсомольцы твои и швеи? Дома, с семьёй человеку побыть некогда. Кстати, Наталья же приехала на выходные, ты знаешь?

— Знаю, мам, вот вернусь с пленума и зайду к ней. У меня не очень долго должно быть, повестка короткая сегодня.

— Так давай я её приглашу, у нас посидим и поужинаем. Хочешь?

Погоди, мам, дай дело сделать, а там уж и подумаю, чего я хочу…

— Отличная идея, — тем не менее, говорю я. — Только ты не звони, я сам за ними зайду. Сюрприз сделаю. Я же ещё только через несколько дней должен был прилететь, а вернулся раньше.

— Ну ладно… — немного теряется мама. — Так бы она мне помогла… Ну, сюрприз, так сюрприз. Хорошо, сама справлюсь. Но по-простому, да? Без разносолов.

— Конечно, мам, по-домашнему, без пафоса.

— Как? — усмехается она. — Без пафоса? Идёт, считай, договорились. Без пафоса значит и, тем более, без патетики, правильно? Картошечка, котлетки и огурчики солёные. Одевайся только теплее, а то видишь как неожиданно мороз на праздники завернул, с треском и пафосом, можно сказать.

Оденусь, конечно. Я надеваю «Аляску» и вязаную шапочку. И кроссовки. Кто знает, что мне там делать придётся? Выхожу из подъезда и прыгаю в машину. Ребята уже здесь. В машине тепло, даже как-то уютно. И ехать не хочется. Но, хочешь, не хочешь, а надо.

Паша паркуется у горкома. Мы оставляем тачку здесь и идём пешком. Всё рядом, буквально на одном пятаке — горком, Дворец пионеров, «Динамо», Крытый рынок и ресторан «Волна». Пять-десять минут ходу от объекта до объекта. Не хватает только роддома и кладбища. Хотя больница вот она, та самая, где я с Платонычем лежал. Может, у них и родильное отделение имеется…

Эх, всякие глупости в голову лезут, честное слово. Я мотаю головой, прогоняя из головы всю эту чепуху.

Мы подходим к ресторану. Здесь я уже был на сходке, в тот раз когда мы с ребятами охрану повязали. Но теперь, кажется, всё немного по-другому.

— Ну что, готовы? — спрашиваю я у парней.

— Так точно, — кивают они.

— Ну что, пошли тогда.

Мы заходим внутрь, подходим к лестнице и начинаем спускаться.

— Куда, молодые люди? — раздаётся сзади раздражённый женский голос.

— В банкетный зал, — бросаю я, не останавливаясь.

В холле перед залом полным-полно здоровых мужиков. Уроки, кажется пошли впрок.

— Кто такие? — подскакивает к нам урка лет пятидесяти.

Типа, старшина у них здесь.

— Бро, — спокойно говорю я. — Это со мной.

— Так, вы двое, вон туда, на диван, — показывает он пальцем на стоящий в углу возле туалета диванчик. — Этого обшмонать.

Меня обыскивают, а Игорь с Пашей идут на указанное место.

— Стой здесь, — говорит старшина. — Вызовут, когда надо будет.

Я стою. Дышу и успокаиваюсь. Пытаюсь, по крайней мере. Проходит минут пятнадцать и дверь открывается. Выглядывает Карп, водит головой и, увидев меня, кивает, причмокнув большими рыбьими губами.

Ну, братцы, ни пуха…

Захожу в зал в полной тишине. Все взгляды направлены на меня.

Со стороны кажется, будто допризывник явился на медкомиссию. Тут все матёрые доктора, а я типа синий цыплёнок в семейниках, и они сейчас скажут годен или не годен. Я даже хмыкаю от такой картинки. Так, ладно, отставить тупые мысли.

Зал я помню ещё по прошлому разу. Просторное помещение с блестящими портьерами и хрустальными люстрами. Стол, блатари. Всё. Улица, фонарь, аптека… Стол с угощением стоит посреди зала. Салаты, заливное, горшочки, колбаса, балычок, стаканы, фужеры, тарелочки…

— Здравствуйте, господа воры, — спокойно говорю я.

Все они сидят с одной стороны стола лицом ко мне. В центре расположился матёрый урка с широкой недоброй рожей. Подбородок покрыт длинной, густой и совершенно седой щетиной. У него высокий лоб с глубокими залысинами и тонкие седые волосы, недлинные, но вьющиеся, прилипшие к вискам. Глаза мутные и пропитые, горящие злым пламенем.

— Проходи, Бро, — с лицемерной отеческой интонацией и лёгким кавказским акцентом говорит он и показывает на место за столом прямо перед собой. — Присаживайся. Угощайся, чем Бог послал.

Вокруг него сидят по три человека с каждой стороны. Есть относительно молодые, а есть и не очень. Всего восемь блатных и я. Из всей банды я знаю только трёх, нет, четырёх человек. Цвета, он сидит