Читать книгу "Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский"

родителей только русскую речь. Писать по-русски почти никто из них не умел: учились они во французских лицеях. «Нормальным» языком они считали французский. Между собою говорили только по-французски. Дома в русскую речь поминутно вставляли французские слова и выражения.

Ученик сообщает своим родителям:

– Сегодня у нас было диктэ (диктант). Послезавтра надо сдать композисьон (сочинение).

Опоздавший к обеду юноша оправдывается:

– У меня не было денег, чтобы взять отобюс (ехать на автобусе).

Девушка, уезжающая с группой спортсменов в район Французских Альп, чтобы покататься на лыжах, радостно делится с подругами новостью:

– Я еду делать зимний спорт.

В царстве химер, коим была, по существу, вся духовная жизнь эмиграции, почти два десятка лет считалось, что эмиграция должна подготовить себе «смену» для построения «будущей России». Эту смену она видела в немногочисленных эмигрантских детях и подростках, не имевших никакого представления о России и в большинстве не желавших ее и знать. А «подготовка» должна была заключаться в том, чтобы дети умели петь «Боже, царя храни», чтобы они считали символом Российского государства двуглавый орел с короной и трехцветный флаг; чтобы на Масленице ели блины, а на Пасхе – кулич и пасху; чтобы умели ответить на вопрос, кто такой был Пушкин; чтобы в положенные дни служили панихиды по «в Бозе почивающем царе-мученике, благочестивейшем, самодержавнейшем государе императоре Николае II».

Но сама эта отставшая от русского берега, а вернее, никогда его и не знавшая эмигрантская молодежь не проявляла никакого интереса ни к двуглавому орлу, ни к блинам, ни к Пушкину, ни к «благочестивейшему, самодержавнейшему». Ее помыслы были иные: смыть с себя пятно «русскости», уподобиться природным жителям страны по внешнему виду и по внутреннему содержанию, пробивать себе дорогу в жизнь, «ловчиться» и «выходить в люди» любой ценой. И при этом помнить, что главное в жизни – деньги, деньги и деньги.

Исключения из этого правила, конечно, были, хотя их можно было перечислить по пальцам. Но обойти их молчанием нельзя: среди десятков тысяч репатриантов, вернувшихся после Победы на родину, были вкраплены русские юноши и девушки, родившиеся за рубежом, но продолжавшие считать, как и их родители, своей родиной Советский Союз и изумительным образом сохранившие свою природную «русскость». Они полностью включились в советскую жизнь и с честью носят звание советского гражданина.

Каждому репатрианту, вернувшемуся на родину после долгих лет скитаний по разным странам или прозябавшему в какой-либо одной стране, часто приходится слышать такой вопрос:

– Почему эмигранты, находившиеся во Франции, где им так тяжело жилось, не переезжали в другие страны, где, может быть, им жилось бы легче?

Ответ на этот вопрос может быть только таким: потому что для того, чтобы переселиться в другое государство, надо иметь разрешение этого государства на въезд.

Потому что во всех странах капиталистического мира имеется в той или иной степени безработица и ни одно государство не заинтересовано во въезде в его пределы новых контингентов безработных.

Потому что первый вопрос, который задают иностранному посетителю в любом консульстве любого государства, есть вопрос: что он собирается в этом государстве делать, на какие средства собирается существовать и сколько денег имеет на своем личном текущем счету в банке?

А так как никаких средств к существованию и никаких текущих счетов у эмигранта не было и не могло быть, то после первого же вопроса ему указывали на выходную дверь.

Потому что, наконец, у каждого человека есть национальный паспорт, а у эмигранта настоящего паспорта нет, а есть лишь подобие его, уже известный читателю certificat de Nansen. Значит, он не вполне человек. Еще один повод, чтобы указать ему на дверь.

Я не знал ни одного эмигранта, который в описываемые времена не побывал бы в десятке или больше консульств разных стран в поисках лучшей жизни. Повсюду он, как правило, получал отказ.

В первой половине 1930-х годов среди обитателей «русского Парижа» была популярна мысль «сесть на землю», то есть уйти от городской жизни, не дававшей возможности сколько-нибудь сносного существования, и приняться за земледелие. В маниловском прекраснодушии бывшие присяжные поверенные и артисты, офицеры Генерального штаба и столоначальники из министерств, полицмейстеры и инженеры представляли себе эту жизнь в виде молочных рек, текущих в кисельных берегах. Вспоминали они и о былинном богатыре Микуле Селяниновиче, и о древних русских пустынниках, и о Льве Толстом, и о многом другом.

Не имея никакого представления о самой элементарной агротехнике, не умея отличить пшеницу от ячменя и кукурузу от гороха, они твердо решили, что с момента, когда они, отряхнув со своих ног прах «большого города», переселятся на лоно природы и начнут сеять гречиху и разводить кроликов, их жизнь станет радостной и прекрасной, а деньги сами собою потекут ручьем в их тощие кошельки. Объективные, с их точки зрения, условия для этого были налицо: после Первой мировой войны в земледельческих районах Юго-Западной Франции начался отлив населения из деревни в город. Целые районы обезлюдели. Крестьянская молодежь уходила на фабрики и заводы. Посевная площадь резко сократилась.

Правительство и парламент забили тревогу. Франция была кровно заинтересована в том, чтобы ее собственная сельскохозяйственная продукция была в состоянии удовлетворить большую часть потребности в ней населения.

Фермерам был предоставлен целый ряд льгот. Заброшенные фермы охотно сдавались в аренду. Правительство всячески покровительствовало переселению горожан в деревню.

Сюда-то и устремился поток эмигрантских Маниловых. Нужно ли говорить, что эта затея кончилась полным провалом. Переселенцам пришлось на собственном горбу убедиться в том, что для занятия земледелием, кроме физической силы, нужны знания, умение и опыт, которых у них никогда не было. Далее, они узнали, что борьба за существование в деревне не менее бешеная, чем в городе; что кроликов Франция разводит больше, чем может съесть; что средства, выручаемые от продажи ржи и фасоли, не покрывают расходов на их выращивание; что конкуренция в деревне среди фермеров столь же велика, как и в городе среди торговцев и промышленников.

Арендная плата, налоги, покупка в долг инвентаря раздавили российских Маниловых, не сумевших осилить земледельческую премудрость. Последние деньги были проедены, инвентарь описан за долги, не успевшее расцвести хозяйство разорено, а сами Маниловы с узелком за спиной были вынуждены пробираться по шпалам обратно в Париж. Новое тяжелое разочарование в жизни, для многих – последнее перед гробовой доской.

Еще хуже сложилась судьба переселенцев в Южную Америку. Лишь очень немногие вернулись оттуда.

В середине 1930-х годов в эмигрантской печати появился ряд статей, очерков и информационных сводок о возможности для русских «сесть на землю» в далеком Парагвае. Парагвай описывался