Читать книгу "Переводчик Гитлера. Статист на дипломатической сцене - Пауль Шмидт"

Все вышли из вагона. На краю леса французам установили небольшую палатку для совещаний; мы, немцы, довольствовались лесной полянкой. Некоторое время спустя французы прислали сказать, что готовы продолжать переговоры. Когда все мы снова оказались в вагоне, французы заявили, что должны будут передать условия правительству в Бордо, прежде чем комментировать или подписывать их.

«Абсолютно невозможно! – сказал Кейтель. – Вы должны подписать незамедлительно».

«В 1918 году немецкой делегации разрешили вступить в контакт с правительством в Берлине, – ответил Хинтцигер, – и мы просим предоставить нам такую же возможность».

Последовала оживленная дискуссия среди немцев. Кейтель спросил сидевшего рядом с ним немецкого офицера, возможна ли технически телефонная связь с Бордо. Офицер не знал. Все-таки обе страны еще находились в состоянии войны и были разделены фронтом из железа и стали. В конце концов выяснилось, что можно поговорить с Бордо по временно установленной линии, и тогда Кейтель разрешил французам позвонить. Переговоры продолжались еще два часа. Затем вестовой сообщил, что связь установлена: линию провели от леса к вагону, а телефонный аппарат поставили в бывшей кухне вагона-ресторана.

«Через пять минут на линии будет Бордо», – доложил офицер связи. Немецкая делегация вышла, чтобы дать французам возможность позвонить своему правительству без помех. Сам я получил указание слушать разговор из вагончика связи в лесу.

Капрал расположился на земле перед этим вагоном с парой аккумуляторов, сухими батареями и простым полевым телефоном для обеспечения временной телефонной связи. Он все время что-что кричал в аппарат. Сначала я не понял, что он говорил, но потом меня осенило. Солдат говорил по-французски с берлинским акцентом. «Говорит Компьен», – разобрал я наконец. «Говорит Компьен», – повторил он раз двадцать, в процессе повторения делая потрясающие успехи во французском языке. Вдруг он замолчал: на другом конце линии ответили. «Да, мадемуазель, соединяю вас с французской делегацией», – произнес капрал вполне вразумительно, хоть и с явным акцентом. И снова возник удивительный контраст. Здесь, в глубине французского леса, в разгар новой войны, кто-то как ни в чем не бывало звонит «мадемуазель» в Бордо. Сейчас, годы спустя, кому-нибудь трудно представить себе, насколько нереальной казалась мне тогда эта сцена в компьенском лесу.

Я быстро спустился на землю и надел наушники. «Да, говорит генерал Вейган», – услышал я издалека, но вполне отчетливо голос французского главнокомандующего, взявшего трубку в Бордо. – «Говорит Хинтцигер, – громко и четко донеслось из кухни вагона-ресторана, который я видел сквозь ветви деревьев. – Я говорю из вагона… – пауза, – из известного вам вагона». (Вейган присутствовал на переговорах по перемирию в 1918 году в качестве адъютанта командующего Фоша.) – «Вы получили условия?» – нетерпеливо спросил Вейган из далекого Бордо. – «Да», – ответил Хинтцигер. – «В чем они состоят?» – быстро спросил Вейган. – «Условия тяжелые, но не содержат ничего, ущемляющего честь», – ответил глава французской делегации.

В течение следующих нескольких часов состоялся ряд телефонных разговоров между Компьенем и Бордо; в промежутках проводилось обсуждение в вагоне-ресторане. Переговоры продолжались до сумерек. Кейтель начал терять терпение, но требовалось рассмотреть еще и технические вопросы. На следующее утро в десять часов обсуждение возобновилось и продолжалось почти весь день. Кейтель раздражался все больше и больше. Примерно в шесть часов, во время перерыва, я прошел во французскую палатку и передал ультиматум от него. «Если мы не сможем достигнуть соглашения через час, – прочел я, – переговоры будут прерваны, а делегацию проводят обратно к границе французской зоны».

Шарль Хинтцигер (25 июня 1880, Лесневен – 12 ноября 1941, около Ле-Вигана) – французский военачальник, армейский генерал (17 мая 1938), один из активных деятелей режима Виши

Французы пришли в большое волнение. Последовали разговоры с Бордо, все с тем же Вейганом, который, очевидно, присутствовал там на заседании кабинета в соседней комнате. Хинтцигер, без сомнения, чтобы обезопасить себя, постоянно запрашивал разрешение на подписание перемирия, в конце концов французское правительство дало ему такое разрешение. В 18 часов 50 минут 22 июня 1940 года Кейтель и Хинтцигер подписали условия германо-французского перемирия в присутствии остальных делегатов. На глазах у некоторых французов блестели слезы.

Потом французы ушли, и в историческом вагоне остались только Кейтель, Хинтцигер и я. «Будучи солдатом, я не могу не выразить вам мое сочувствие по поводу тягостного момента, который вы пережили как француз, – сказал Кейтель Хинтцигеру. – Эту неприятную ситуацию может облегчить сознание того, что французские войска храбро сражались – факт, который я особенно хочу вам подтвердить». Немец и француз стояли молча: на глазах у обоих были слезы.

«Вы, генерал, – добавил Кейтель, – с большим достоинством представляли вашу страну на этих трудных переговорах». Он пожал руку Хинтцигеру. Я проводил французского генерала и был последним из немцев, кто попрощался с ним и с его делегацией. На меня произвело большое впечатление то, как держались французы в этой чрезвычайно трудной ситуации.

Я до сих пор помню все подробности тех незабываемых дней 1940 года. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что не присутствовал в качестве переводчика на переговорах о капитуляции 1945 года в Реймсе и Берлине, поэтому не могу сравнить победителей и побежденных в этих двух случаях.

* * *

6 июня 1940 года Гитлер прибыл в Берлин как герой-победитель. На следующий день, в воскресенье, он встретился с Чиано в рейхсканцелярии.

Казалось, Гитлер отбросил мрачные мысли, которые влияли на его настроение в разговорах с Муссолини незадолго до перемирия. Он снова был торжествующим, сознающим одержанную победу немецким диктатором, готовым к битве, таким я знал его за время переговоров, непосредственно предшествовавших войне, и особенно по его беседам с Чиано в августе предыдущего года, когда он пребывал в полной уверенности, что Франция и Англия не будут сражаться.

Совершенно изменившийся Чиано сидел перед ним в Канцелярии. Молниеносная победа над французской и английской армиями, очевидно, возымела свой эффект, и, казалось, он оставил свои прежние опасения насчет западных держав. Теперь он дошел до противоположной крайности, по крайне мере на тот момент. Чиано вел себя так, будто война уже выиграна. Он из кожи лез, выдвигая откровенные и скрытые требования в пользу своей страны. Он хотел аннексировать Ниццу, Корсику и Мальту, сделать Тунис и большую часть Алжира итальянским протекторатом и занять стратегические базы в Сирии, Иордании, Палестине и Ливане. В Египте и Судане Италия просто хотела занять место Великобритании, а Сомали, Джибути и Французская Экваториальная Африка должны были стать итальянской территорией. Чиано нисколько не смущался, выдвигая такие пожелания. Гитлер не обратил на них никакого внимания, а просто произнес длинный победный монолог.

Чиано отправился