Читать книгу "Обычные люди - Евгения Овчинникова"

— Теломеразы? — предположила Мира.

— Соображаешь! Стало понятно, почему они согласились войти в проект. Возможно, они сами искали подходящую команду. В команде же был не только я, были специалисты по трансфузии, ведь мы начали не на пустом месте — подхватили «Божену» с историей, с наработками. В общем, первое редактирование, конечно, результатов не дало. Но эмбрионам это не вредило. Единственное, они, то есть вы, росли медленнее обычного. И, знаете, меня часто спрашивали, почему инвестор не заинтересовался технологией производства младенцев. Да потому что на начальной стадии это было ужасно дорого. Не представляю, что должны впоследствии сделать эти выращенные нами люди, чтобы оправдать свою стоимость. Тем более что вы — самые обычные, да?

Я видела, что Мира готова возмутиться, и подергала ее за руку. Она сдержалась, но нахмурилась.

— Самым сложным было принять решение — оставлять плод жить или нет, — невозмутимо продолжал наш собеседник. — Стоимость оплодотворения и превращения в эмбрион была самой высокой, а после попыток отредактировать геном вызревание шло по накатанной — питание, чистка резервуаров. Это было несложно и недорого. И потом, поначалу неясно было, выживет ли плод после так называемых родов. Я и колебался, и хотел посмотреть, что получится. А когда получилось с нулевым ребенком, — говорил он, словно меня не было рядом, — и когда вы забрали ее, я решил оставить всех остальных дозревать.

— Хотя должны были уничтожить материалы, не соответствующие целям эксперимента, — едко заметила мама.

Он повернулся и задумчиво посмотрел на нее.

— Я много думал об этом и ни о чем не жалею. Это очень странное чувство — с одной стороны, мы жестоко нарушили все этические границы, какие только есть, с другой — я никогда больше не чувствовал такого подъема, понимаете, такого восторга, как в те моменты, когда мы вынимали очередного ребенка из резервуара.

— Но мы говорили с Александром Сергеевичем. Он ничего не знает о детях, — возразила Мира.

— Да, далеко не все знали о них. У нас была распределенная система, только несколько человек допускались к резервуарам. И к тому же в 2001-м я перевез лабораторию из НИИ в другое место и сократил персонал до минимума, чтобы не было лишних глаз и ушей. Сказал, что проект провален.

— Всех разобрали? — уточнила я.

— Нет, двух пришлось отправить в приют. Одна родительская пара к тому моменту распалась, а вторая просто не захотела ничего слушать.

Мы ошарашенно молчали.

— Где они сейчас? В детских домах?

Он пожал плечами:

— Не знаю. Может, их усыновили.

Мама посмотрела на него, отвернулась и брезгливо поморщилась.

— Инвесторы знали о детях, но ничего не предпринимали. Я воспринимал это как одобрение. Но потом я поехал на конференцию по трансфузии в Комо.

— И вас переманили, — догадалась мама. — Видимо, тоже военные?

— Это частная исследовательская компания, никаких военных, — ответил он, словно не заметил маминого сарказма. — По договору с первым инвестором все права на изобретение отходили ему, мы подписали строгий договор о неразглашении, а мне уже хотелось работать на свое имя. К тому же меня смущала сама организация. Я ни за что не отдал бы им результаты успешных исследований. Эта компания, — он сделал жест в сторону дома, — проводит согласованные исследования, юридически чистые. Я поставлю свою фамилию первой в списке.

— И что же вы сейчас делаете? — поинтересовалась Мира.

— Примерно то же самое, но я не могу распространяться на эту тему. Все здесь в моем распоряжении — особняк, лаборатория, сотрудники.

— Но при этом вас прослушивают?

— Еще я не могу выходить за пределы этого сада, кроме как с армией охранников. С чем-то приходится мириться. Зато я с самого начала был под надежной охраной. Итальянский инвестор взял на себя даже мою переправку сюда, иначе я не смог бы выехать из страны. Они накрыли меня своей заботой, как куполом.

— Но как вы выехали из страны? Куда дели детей?

— Мы раздали всех, кто созрел. Я оставил распоряжения некоторым сотрудникам, что нужно делать и в каком случае. Я не связывался с ними больше, но, насколько знаю, все живы и здоровы.

— Но если инвесторы знали, что эксперимент с редактированием генома провален, зачем все это было, этот год, зачем все эти похищения? Некоторых детей держали месяцами.

Михаил Юрьевич вздохнул.

— Этого я не знаю. Может быть, мои первые работодатели решили, что я их обманул.

— А почему некоторых держали месяцами, а некоторых — несколько часов?

— Элементарно — боялись что-то упустить? Но потом, когда процесс отладили, отпала необходимость долгих экспериментов.

Он помолчал, пожевал губами, словно хотел что-то сказать, но не решался.

— В общем-то, вы рассказали все, что мы хотели знать, — натянуто сказала мама. После рассказа она явно не испытывала симпатии к коллеге. — Спасибо, мы поедем.

Он кивнул. Мама направилась к дому за папой. Мы смотрели, как она петляет по дорожкам. Михаил Юрьевич снова задергался — потирал руки, сжимал губы.

— Вы нам что-то хотите сказать? — спросила Мира. — Мы умрем через десять лет? У нас генетическое отклонение, несовместимое с жизнью, или что-то еще?

— Ох, нет, что вы, — рассмеялся он. — Просто проверяйте кальций, и все.

— Но вы точно не знаете, почему нас начали проверять?

Он смутился, но только на долю секунды.

— Не знаю. Скорее всего, кто-то что-то знал в лаборатории в Питере, там работало много людей. Прошла сплетня. О готовых детях знало шесть человек из лаборатории, столько же — о редактировании генома в сторону долгожителей.

— Сколько нас всего?

— Двадцать пять, считая с вами.

— Но похитили меньше…

— Сейчас никто не узнает, кто они и где. Я уничтожил все документы перед отъездом. Можно сказать, стер историю. Вы стали обычными людьми.

— Как вы могли просто уехать и оборвать все связи? — не унималась Мира. — А если бы нас начали искать? Или мы стали бы превращаться в мутантов?

Она сверлила его своим фирменным взглядом исподлобья, и он нехотя ответил:

— До отъезда я передал информацию и инструкции надежному человеку, по частям, что-то в электронном виде, что-то на бумаге, часть по электронной почте, чтобы не отследили. Он сообщил бы мне, если что-нибудь случилось бы с вами или с… бывшими сотрудниками. Когда я уезжал, лабораторию уже сворачивали, дела закрывали. Увозили мебель и оборудование, был бардак.

Мама вышла из дома, размахивая ключами. Они с папой сели в машину, и она развернулась и двинулась по дорожке, затормозила около нас. Мира, не попрощавшись, села в нее.