Читать книгу "Набоков в Америке. По дороге к "Лолите" - Роберт Роупер"

По ночам высокие грузовики, усыпанные разноцветными огнями, как страшные и гигантские рождественские елки, поднимались из мрака и громыхали мимо нашего запоздалого седанчика. И снова, на другой день над нами таяла выцветшая от жары лазурь малонаселенного неба, и Лолита требовала прохладительного напитка… и когда мы возвращались в машину, температура там была адская; перед нами дорога переливчато блестела; далеко впереди встречный автомобиль менял, как мираж, очерк в посверке отражающем его и как будто повисал на мгновение, по-старинному квадратный и лобастый, в мерцании зноя17.

Автомобиль, похожий на мираж, служит предвестником того, который Гумберт заметит позже: за рулем преследовавшей их машины – тень и альтер эго Гумберта Гумберта, тоже педофил, сценарист Клэр Куильти. Вдалеке вырастают миражи. По мере того как путешественники продвигаются все дальше на запад, Гумберт отмечает “загадочные очертания столообразных холмов, за которыми следовали красные курганы в кляксах можжевельника, и затем настоящая горная гряда, бланжевого оттенка, переходящего в голубой, а из голубого в неизъяснимый”18.

Мошенник и самозванец, он путешествует среди двусмысленных пейзажей. Свобода ехать куда угодно, преодолевать в день сотни миль, останавливаться под вымышленными именами (как делает и Куильти) в мотелях, похожих один на другой: вот рукотворный анонимный мир, наложившийся на таинственный ландшафт. Чем пристальнее Гумберт всматривается в Америку, тем более незнакомой и странной она ему кажется. Здесь зреют иллюзии, рождаются сновидцы и аферисты. Чем больше Гумберт колесит по дорогам Америки, тем сильнее его паранойя. Сперва путешествие сулит радость:

Никогда не видал я таких гладких, покладистых дорог, как те, что теперь лучами расходились впереди нас по лоскутному одеялу сорока восьми штатов. Мы алчно поглощали эти бесконечные шоссе; в упоенном молчании мы скользили по их черному, бальному лоску19. Впрочем, иногда после целого дня пути они оказывались незнамо где, и вот пустыня встретила нас ровным и мощным ветром, да летящим песком, да серым терновником, да гнусными клочками бумаги, имитирующими бледные цветы среди шипов на мучимых ветром блеклых стеблях вдоль всего шоссе, посреди которого иногда стояли простодушные коровы, оцепеневшие в странном положении… противоречившем всем человеческим правилам дорожного движения20.

Куильти, который действительно преследует их и который оказывается чертовски хитроумным мучителем, среди блеклых стеблей и клочков туалетной бумаги смотрится на удивление естественно. Он порочен, как и Гумберт, и так же ловко играет словами, но в том, что касается нравственности, они несхожи. Гумберта мучит чувство вины за то, что он сделал с Лолитой, у него болит душа (или то, что заменяет ему душу); Куильти же испорчен до мозга костей, и мучит его лишь скука. При этом он невероятно активен – ни дать ни взять, мошенник наподобие главного героя мелвилловского “Искусителя” (1857), искусный манипулятор, виртуозный лжец21. Куильти чем-то напоминает Чичикова, героя “Мертвых душ”, но Чичиков все же мошенник рангом пониже: он не столько коварен, сколько смешон. Куильти же в некотором роде художник, чародей.

Набоков высмеивает комментаторов, пытавшихся отыскать в “Лолите” скрытый смысл.

Несмотря на то, что давно известна моя ненависть ко всяким символам и аллегориям… один во всех других смыслах умный читатель, перелистав первую часть “Лолиты”, определил ее тему так: “Старая Европа развращает молодую Америку”, – между тем как другой чтец увидел в книге “Молодую Америку, развращающую старую Европу”22.

Читатели, разумеется, вольны видеть в тексте все, что им угодно: романы становятся мифами, потому что так воспринимают их читатели. “Лолита” так и манит истолкователей. В романе описано путешествие по “лоскутному одеялу сорока восьми штатов”, которое, совершенно в духе Уитмена, охватывает всю Америку и обращает внимание на относительно новое, развивающееся явление, как его представляют журналы и телепередачи того времени: пригороды. Повествователь пускается в псевдоаналитические размышления (предмет неизменных насмешек Набокова), старается разложить все по полочкам:

Мы узнали – nous connûmes, если воспользоваться флоберовской интонацией – коттеджи, под громадными шатобриановскими23 деревьями, каменные, кирпичные, саманные, штукатурные… Были домики избяного типа, из узловатой сосны… Мы научились презирать простые кабинки из беленых досок, пропитанные слабым запахом нечистот…24 Nous connûmes – (эта игра чертовски забавна) – их претендующие на заманчивость примелькавшиеся названия – все эти “Закаты”, “Перекаты”, “Чудодворы”, “Красноборы”, “Красногоры”, “Просторы”, “Зеленые Десятины”, “Мотели-Мотыльки”… Ванные в этих кабинках бывали чаще всего представлены кафельными душами, снабженными бесконечным разнообразием прыщущих струй25.

Людей повествователь также распределяет на группы:

Nous connûmes разнородных мотельщиков – исправившегося преступника или неудачника-дельца, среди директоров, а среди директрис – полублагородную даму или бывшую бандершу… Нам стал знаком странный человеческий придорожник, “Гитчгайкер”… и его многие подвиды и разновидности: скромный солдатик, одетый с иголочки, спокойно стоящий, спокойно сознающий прогонную выгоду защитного цвета формы; школьник, желающий проехать два квартала; убийца, желающий проехать две тысячи миль; таинственный, нервный, пожилой господин, с новеньким чемоданом и подстриженными усиками; тройка оптимистических мексиканцев; студент, выставляющий на показ следы каникульной черной работы столь же гордо, как имя знаменитого университета… бескровные, чеканно очерченные лица, глянцевитые волосы и бегающие глаза молодых негодяев в крикливых одеждах, энергично, чуть ли не приапически выставляющих напряженный большой палец, чтобы соблазнить одинокую женщину или сумрачного коммивояжера, страдающего прихотливым извращением26.

И если “Лолита” – роман не об Америке середины XX века, то о чем же еще? Ответу на этот вопрос посвящен целый корпус исследований, начиная с Escape into Aesthetics: The Art of Vladimir Nabokov (“Уход в эстетику: творчество Владимира Набокова”, 1966) Пейджа Стегнера и заканчивая сотнями книг и тысячами научных статей. Несмотря на это, читатели продолжают воспринимать роман буквально. Обнаружив список типов американцев, полагают, будто кого-то или что-то узнали. Набоков на удивление точно использует сленговые словечки (ср. в приведенном выше абзаце выражения вроде “business flop”, которое Набоков переводит на русский как “делец-неудачник”, “spic and span” – “одетый с иголочки”, “brandnew” – “новенький”, “sadsack” – “сумрачный” и т. п.). Набоков так подробно описывает быт середины прошлого века, что американскому читателю кажется, будто он видел все это своими глазами, даже если родился гораздо позже:

Это к ней [Лолите] обращались рекламы, это она была идеальным потребителем, субъектом и объектом каждого подлого плаката. Она пыталась… обедать только там, где святой дух некоего Дункана Гайса, автора гастрономического гида, сошел на фасонисто разрисованные бумажные салфеточки и на салаты, увенчанные творогом27.