Читать книгу "Брисбен - Евгений Водолазкин"

– Ты, отче, ясновидящий?

– Нет, просто видящий – благодаря тем же очкам: у тебя рука трясется. Подозреваю, что ты серьезно болен.

– Еще недавно мне было страшно, что болезнь отняла у меня будущее. А теперь, знаешь, нет.

– Будущее легко отнять, потому что его не существует. Это всего лишь мечтание. Трудно отнять настоящее, еще труднее – прошлое. И невозможно, доложу я вам, отнять вечность. – Он кладет ладонь мне на голову. – Если в болезни сократятся дни твои, то знай, что в таком разе вместо долготы дней тебе будет дана их глубина. Но будем молиться, чтобы и долгота не убавилась.

Мы с Катей взбираемся на вершину горы. Море с высоты неоднородно. Течения и мели аккуратно отмечены разными красками. Белые точки яхт у берега сравнялись в размерах с лайнером на горизонте. У самых наших ног начинается тропинка вниз. Кто по ней ходит – звери, человеки, ангелы? Крута – как по такой спускаться?

– Кать, я всё думаю: о Верочкиной смерти надо сообщить Анне.

Катя пожимает плечами:

– Смысл? Анна живет в своем мире, зачем ее беспокоить?

Я набираю номер больницы Анны, чтобы посоветоваться с врачом. Тот, подобно Кате, сомневается. Спрашивает: зачем? Долг, отвечаю. Без воодушевления (это ваше право) просит перезвонить минут через пятнадцать. Говорит, что, скорее всего, она меня просто не узнает.

Мы с Катей молчим. Глядя на сбегающую вниз тропинку, неожиданно припоминаю спуск с горы в раннем детстве. Меня на всю жизнь напугавший. Не оставивший в памяти никаких деталей. Что это было за место на земле? Гора Синай? Арарат? Или, допустим, город Каменец-Подольский, где мы однажды навещали родню отца? И нет у меня воспоминания более раннего. Оно как фреска в часовне – большая часть стерта. Помню только, что я на чьих-то руках. И этот кто-то спускается, балансируя, боком. Нога к ноге, нога к ноге. И музыка трагическая, соответствующая этому спуску, – двухчастные фразы. Что это была за музыка? Lacrimosa? За пультом Герберт фон Караян? Вряд ли… Вряд ли Караян бывал в Каменце-Подольском. Игры памяти, привычка мыслить в музыкальных образах.

Снова связываюсь с больницей. Включаю громкую связь, чтобы слышала Катя. Врач (подчеркнуто сух) говорит, что передает трубку Анне. Вопреки ожиданиям, Анна меня узнает. Сообщает о навязчивом внимании к ней со стороны мужчин. Жалуется, что вчера впервые ее не навестила Вера.

Катя поднимает голову и смотрит на меня. Прикрыв трубку ладонью, шепчет:

– Скажи: уехала…

Осипшим голосом повторяю, что Вера уехала. Надолго. После паузы из телефона раздается:

– Куда?

Смотрю на Катю.

– В Брис-бен… – шепчет по слогам Катя. – Это в Ав-стра-лии.

Получив мой ответ, Анна на пару минут задумывается. Когда уже кажется, что связь потеряна, спрашивает:

– Замуж вышла?

– Да…

– Там, в Австралии?

Прочищаю горло.

– В Австралии.

– За кого? Ну, что ты молчишь?

– За австралийца.

P.S

Отпевание Веры проходит в узком кругу и в отсутствие прессы. Девочка, в одночасье ставшая знаменитой, находит свое упокоение на одном из мюнхенских кладбищ. С тех пор Яновские недоступны. Они не подходят к телефону и не отвечают на письма. Когда упоминания о них прочно соединяются со словом исчезновение, они внезапно появляются на публике.

Это происходит 15 ноября 2014 года на благотворительном концерте в лондонском Альберт-холле, где планировалось выступление Глеба и Веры. Дирижирует великий Санторини. Глеб выходит на сцену, и зал в молчании встает. Один за другим начинают зажигаться огни мобильных телефонов. Через минуту зал становится мерцающим морем. Санторини (над дирижерской палочкой – электрическая дуга) вопросительно смотрит на Глеба. И зал смотрит. Глеб одними глазами показывает, что готов. Санторини подходит к Глебу и, обняв его, что-то говорит ему на ухо.

Взмах палочки. Оркестр. У Глеба перехватывает горло, вступить он не может. Даже издали видно, как трясется его рука. Оркестр начинает играть еще раз, и дирижер в нужном месте дает Глебу знак. Бесполезно: Глеб не вступает и в этот раз. Из полуоткрытого его рта не раздается ни звука, по щекам текут слёзы. Оркестр играет Верину песню, по большому экрану скользят ее слова. Глеб молчит.

На следующее утро газеты пишут исключительно о нем. Под заголовком Две четверти молчания выходит интервью с Санторини.

Вопрос: Перед выступлением вы обняли Яновского и что-то ему сказали. Что именно?

Ответ: Ничего особенного. У нас не было репетиций, и я лишь обозначил манеру исполнения: andante cantabile – медленно и певуче.

Вопрос: Получилось – взволнованно и молча?

Ответ: Может ли быть лучшее окончание музыкальной карьеры?

Вопрос: Вы шутите?

Ответ: Я не шучу уже много лет. Идеальная музыка – это молчание.

Имя Глеба Яновского еще раз всплывает в 2018 году. На этот раз он появляется в Киеве на судебных слушаниях по знаменитому делу таксистов. Таксисты передавали криминальной группировке одиноких пассажиров, ехавших в аэропорт и из аэропорта. Ограбленных пассажиров убивали – в этом причина того, что поиски бандитов затянулись. В показаниях одного из таксистов упоминается имя Ирины Яновской. На его вопрос о том, куда она летит, Ирина ответила: в Брисбен. Когда же он поинтересовался, отчего ее никто не провожает, она засмеялась и сказала, что проводы – это разведение сырости.

Покончив с заготовленными вопросами, таксист спросил из чистого любопытства, чего она ждет от Брисбена. Счастья, коротко ответила Ирина. Но почему именно в Брисбене, удивился тот. Потому, сказала Ирина, что он на другой стороне земного шара. Этот город она описывала всю дорогу. Таксист до сих пор дословно помнит ее рассказ, ее сияющие глаза в зеркале заднего вида. Ничего сравнимого по полноте сведений и накалу этот человек о Брисбене с тех пор не слышал. Продолжая по требованию прокурора давать показания, он сообщает, что перед аэропортом свернул в назначенном месте в лес и оставил машину на полчаса. Когда вернулся, Ирины в ней уже не было.

В ходе судебного разбирательства выясняется также, что сразу после исчезновения матери Глеб приехал в Киев и с тех пор летал сюда регулярно. Став состоятельным, нанимал частных сыщиков, обещал вознаграждение милиции, но результат оказался нулевым. Ирины так и не нашли. На последнем заседании Глеб встает и говорит, что не считает свою мать умершей. Это его единственная фраза на процессе.

Зная, что готовится книга о нем, Глеб передает издателям дневник, который вел на протяжении трех лет. Эти записи будут опубликованы в книге. Глеба спрашивают, не хотел ли бы он добавить нечто такое, что было бы существенно для рассказа о его жизни и творчестве. Он задумывается и отвечает, что, пожалуй, мог бы добавить.