Читать книгу "Бессмертники - Хлоя Бенджамин"

Но истоки его обиды на Саймона лежат глубже, они темнее: Дэниэл на себя зол. За то, что не потрудился узнать Саймона — узнать близко, по-настоящему, — пока тот был жив. За то, что так его и не понял, даже после его смерти. Саймон — его единственный брат, а он, Дэниэл, его не уберёг. Да, они созванивались после его отъезда, Дэниэл уговаривал его тогда вернуться в Нью-Йорк. Но едва Саймон повесил трубку, Дэниэл в приступе ярости разбил об пол телефон и тут же подумал, что Герти, пожалуй, проще будет жить без Саймона. Конечно, жестокая мысль была мимолётной, но почему Дэниэл не сделал всего, что мог? Почему не прыгнул в первый же автобус до Сан-Франциско, а остался лелеять свой гнев и ждать, пока время докажет его правоту?

«Они охотятся за самыми уязвимыми, — сказал Эдди в разговоре о гадалке. — Людей они видят насквозь».

Верно, думает Дэниэл, Саймон был уязвим. И не только в возрасте тут дело. Как и Клара, он был немножко не от мира сего. Знал ли он в семь лет, что он гей, сказать невозможно, но он был скрытен, себе на уме, молчаливее остальных. Друзей в школе почти не имел. Занимался бегом, но бегал всегда один. Возможно, пророчество внедрилось в него, как вирус, и побуждало торопиться, рисковать.

Дэниэл сплёвывает в раковину, вновь думая о словах Эдди — что визит к гадалке обострил природную ранимость Клары, послужил толчком к дальнейшим событиям. Есть, разумеется, случаи, когда связь между психологией и физиологией несомненна, хоть и не до конца понятна, — скажем, что боль зарождается не в мышцах и не в нервных окончаниях, а в мозге. Или другой пример: хороший настрой помогает больным победить болезнь. Ещё студентом Дэниэл участвовал в исследовании эффекта плацебо. Авторы предполагали, что эффект основан на ожиданиях пациентов, — и в самом деле, у тех из них, кому дали крахмальную пилюлю под видом стимулятора, подскочил пульс, поднялось давление, ускорилась реакция. Второй группе испытуемых сказали, что это снотворное, и они уснули в среднем минут через двадцать.

Эффект плацебо, конечно, давно ему известен, однако на сей раз он своими глазами наблюдал нечто особенное. Он увидел, как сила мысли напрямую управляет молекулами организма, как наше тело подстраивается под картину, что рисует мозг. Если так, то догадка Эдди вполне разумна: Клара и Саймон думали, что приняли волшебную пилюлю, способную изменить их жизнь, — не зная, что на деле им подсунули плацебо, и все дальнейшие события были порождены их мыслями.

Внутри у Дэниэла будто рушатся опоры, прорывается наружу боль, а вместе с ней другие чувства: глубокое сострадание к Саймону, мучительная нежность, что носил он в себе много лет. Дэниэл застывает, повесив голову, упершись ладонями в мрамор, и ждёт, когда чувства схлынут. Надо позвонить Эдди.

Визитка Эдди в кабинете. Руби закрылась там, но свет горит. Дэниэл стучит — нет ответа. Он стучит снова, затем с опаской приоткрывает дверь.

Руби сидит под одеялом в огромных наушниках, на коленях книга — «Дремлющий демон Декстера». Увидев Дэниэла, она вздрагивает.

— Ох чёрт! — Она снимает наушники. — Ну и напугали же вы меня!

— Прости. — Дэниэл примиряюще поднимает руку. — Я на минутку, кое-что взять. Могу утром зайти.

— Да не, заходите. — Руби откладывает книгу. — Я всё равно не занята.

Днём она подкрасилась — стрелки, блеск для губ, — а сейчас, без макияжа, выглядит совсем юной. Кожа у неё светлее, чем у Раджа, и хоть глаза тёмные, отцовские, зато щёки круглые, Кларины. И улыбка Кларина. Дэниэл подходит к письменному столу и, отыскав в верхнем ящике визитку Эдди, прячет в карман. Когда он уже у двери, Руби вдруг спрашивает:

— Есть у вас фотографии моей мамы?

У Дэниэла щемит сердце, он застывает лицом к стене. «Моей мамы». Непривычно слышать, как Клару называют мамой.

— Есть. — Он поворачивается — Руби сидит, поджав к груди колени. Она в пижамных штанах с Губкой Бобом и в мешковатом свитере, на запястье надеты резинки для волос, как браслеты. — Хочешь посмотреть?

— У нас тоже есть, — поспешно отвечает Руби. — Дома. Но те я уже видела миллион раз. Так что да, хочу Дэниэл идёт в гостиную, роется в старых альбомах. До чего же странно, что Руби здесь. Племянница. Детей у Дэниэла с Майрой, разумеется, нет. Когда он сделал Майре предложение, она призналась, что у неё эндометриоз — четвёртая степень. «Детей у меня никогда не будет», — сказала она.

— Ничего, — отозвался Дэниэл. — Есть и другие варианты. Усыновление…

Но Майра ответила, что не хочет никого усыновлять. Диагноз ей поставили рано, в семнадцать лет, и за долгие годы она успела всё обдумать. Мало ли в жизни радостей, кроме материнства. Дэниэл понял, что расстаться с ней выше его сил, в душе, однако, горевал. В мечтах он всегда видел себя отцом. Глядя, как родитель выносит на руках из ресторана спящего ребёнка, Дэниэл всякий раз думал о сёстрах и брате. Вместе с тем он испытывал и страх перед отцовством. Перед глазами был лишь один пример, Шауль — холодный, отчуждённый. Невозможно было предсказать, станет ли он сам хорошим отцом. В юности он думал, что справится с этой ролью лучше, чем Шауль, хотя, скорее всего, обманывал себя. У него могло бы получиться и хуже.

Он возвращается в кабинет с двумя альбомами. Руби сидит по-турецки в изголовье кровати, опершись спиной о стену. Она похлопывает по матрасу, приглашая Дэниэла сесть. Залезть на кровать с ногами у него не хватает духу, и он, свесив ноги, открывает первый альбом.

— Уж и не помню, когда в последний раз смотрел, — признаётся он. Он ожидал боли, но при виде первой же фотографии (все четверо у крыльца на Клинтон-стрит, семьдесят два, Варя — нескладный подросток, Саймон — белоголовый малыш) его переполняет радость. Радость плещет через край, на сердце тепло. Ещё немного — и он заплачет.

— Вот мама. — Руби указывает на девочку лет четырёх-пяти, в нарядном зелёном клетчатом платье.

— Кто же ещё? — смеётся Дэниэл. — Это платье — её любимое; когда бабушка его забирала в стирку, она сразу в слёзы. В этом платье она воображала себя Кларой из «Щелкунчика». А мы-то евреи! Отец просто с ума сходил!

Руби улыбнулась.

— У мамы была сильная воля, да?

— Ещё бы!

— У меня тоже очень сильная воля. Одно из главных моих достоинств, — заявляет Руби. Дэниэла это смешит, но, взглянув на Руби, он понимает, что та не шутит. — Иначе все будут тобой помыкать. Тем более если ты женщина. Тем более в шоу-бизнесе. Так меня папа учил. Но и мама, думаю, согласилась бы.

Слова Руби отрезвляют Дэниэла: неужели ею тоже пытались помыкать? Если да, то как? Но Руби уже перевернула страницу и разглядывает снимки, сделанные в тот же день, — дети Голд парами.

— Это тётя Варя и дядя Саймон. Он умер от СПИДа, и я его не застала. — Руби вскидывает взгляд на Дэниэла, ища подтверждения своим словам.

— Верно. Он был совсем молод. Слишком молод.

Руби кивает:

— Скоро появится новое средство, трувада. Слышали? ВИЧ оно не лечит, но предохраняет от заражения. Я про него читала в «Нью-Йорк таймс». Жаль, что его ещё не было в те годы. Для дяди Саймона.