Читать книгу "Банджо и Сакс - Борис Евсеев"

Подумав про это, и еще раз про купцов Боборыкиных, у которых служил приказчиком его дальний родственник, Кося ступил на шоссе. Развлеченный толпой воспоминаний и лиц, он не заметил двигавшуюся ему наперерез, по правому ряду, машину.

Как он затормозил – Ерофей Игоревич и сам не знал. В другой бы раз сбил старпёра – слова б никто не сказал. Но сегодня сбивать никого не хотелось. С утра Ерофей Игоревич съездил в Радонеж: очистил себя от накипи, помягчел, умаслился. Теперь победно катил назад.

Ерофей вышел из машины, крепко ухватил Косю за плечо, перевел на другую сторону. Джипы, тойоты – даже и мотоциклы – бережно их объезжали.

По дороге Ерофей два-три раза сочувственно погладил плечо ведомого: знай наше милосердие! Затем, разволновавшись от непредвиденной любви к человеку постороннему – поцеловал Валуя в плешь.

– Лучше б ты меня сбил.

Кося Валуй, шестидесяти восьми лет от роду, идущий наниматься в сторожа и только что увлекавшийся окружающим миром, мир этот вдруг возненавидел.

– Лучше б сбил, говорю. Мне из-под колёс вылезать обидней, чем мёртвому под свечой лежать! – Кося сердито сплюнул.

Ерофей Игоревич устало улыбнулся, послал Косе напоследок воздушный поцелуй, покатил из молельного Радонежа к себе «на фазенду», в Пушкино.

Косины мысли снова переменились.

Он стал вдруг размышлять о прошлом купцов Боборыкиных, как о своем собственном. А об их доме, в котором теперь находилась контора – как о своем родовом имении. Это принесло краткую, но тут же и улетевшую радость.

Запах радости был знакомый: был он горше бензина, но слаще молодой ивовой коры. Правда чем в точности пахнет радость – Кося за жизнь свою так и не определил.

Он еще раз нюхнул воздуху.

Ветер, однако, переменился, тихо поволокся в другую сторону. Внезапно запахло не бензином – травой. Кося отступил чуть назад, с трудом нагнулся, сорвал один стебелек: желто-зеленая, прошлогодняя, еще гибкая, но уже без всякой сочности трава заинтересовала его. Он хотел вспомнить траву по названию, но не вспомнил. Хотел выбросить, но и не выбросил, стал растирать в заскорузлых пальцах.

«Нечуй-ветер», – вдруг словно со стороны, чужим голосом, донесло до Коси.

– Верно. Нечуй! Есть, есть такая трава… Она-то мне, верно, сейчас и попалась, – с чего-то решил Валуй. – А ведь попалась потому, что и вся жизнь – как трава, мысли – как мурава. Высохла трава, улетела. С нею и жизнь.

Кося дунул – травяная пыль мигом взвилась, потом медленно осела на землю. Но запах травы был рядом, остался. Правда, это был уже не запах радости, какой-то другой.

Про нечуй-траву Косе рассказала прабабка. Была она нездешняя, из-за карпатских гор, с Буковины. Под Москвой оказалась случайно. Приехала в Лавру молиться и навсегда осталась.

Прабабка говорила: найдешь эту самую траву – сто лет жить будешь. Её, эту траву, не только в яблоки кладут – её, говорила, к жизни людской прикладывают, притирают.

Тут же вспомнилось, как в детстве, он эту траву повсюду искал, но не нашёл.

– Теперь найду. Не понарошку, по правде – найду…

Он засмеялся и решил скорей идти на дачи: то ли жить, то ли умирать, то ли искать траву.

На дачах гуляла весна. Жгли прошлогоднее: сучья, ветки. Вдалеке, прерывисто – то бросая, то начиная вновь – пели.

Здесь же отирался ещё один претендент на должность: молодой, дураковатый и уже вовсю воображавший себя сторожем, Капец.

– Ты гля, кого принецло, – сказал прицокивая Капец. – Совок наш пришёл совецкий.

– Я не совок, – Кося замахнулся на Капца пустой рукой. Потом через силу нагнулся, поднял камень. – Не совок я – а растение человеческое. А ты – шельмец. Постой, ужо я тебе…

– Рацтение, рацтение… Помрёшь ты скоро – вот и не будешь рацтение, – сказал не больно-то испугавшийся Капец.

– Это кто ж тебе такую глупость сказал?

– Мамка цказала.

– Так и вали к своей мамке! Сами вы с ней того… Ну, куда вам давно пора, – скоро отправитесь.

Кося хотел сказать про смерть прямо, но ему вдруг показалось: вот он сейчас назовёт смерть по имени, она к нему, пощёлкивая косточками, помахивая маленьким справным резаком, каким косят камыш и кугу – враз и подступит.

Чуть поразмыслив, Кося швырнул-таки камнем в Капца. Попал.

Капец взвыл, побежал через дорогу жаловаться мамке. А Кося пошёл в дачную контору наниматься сторожем.

– Так ты ж сразу упадёшь и умрёшь, дядя Кося, – сказала ему в конторе симпатичная и ещё ничуть не старая Азалия Павловна.

Это же подтвердил и какой-то случайный дачник, затесавшийся с утра в контору.

– Не умру, – соврал Кося, – у меня на этот случай трава припасена. Нечуй-ветер называется. Я её пью и под подушкой сушеную держу, – ещё раз соврал он. – Так ты не поверишь, Азочка, как помогает! Во сне летаю! А всего-то и надо, выпить настою и сказать: унеси меня, нечуй-ветер! Подымай и неси!

От необычности только что, на месте придуманных слов, Кося даже задохнулся. В жизни он врал мало. Так его зачем-то приучили. А тут сразу наврал с три короба.

Тут же Валуй со страхом стал думать: враньё не поможет, его засмеют, выставят с позором!

Однако враньё помогло, Косю взяли сторожем.

Он стал ходить с ружьём, а чаще без ружья, вокруг дачной конторы. При ходьбе – удивлялся: «Вот оно оказывается, как жить надо было! Соврал – получил. Получил – ври себе дальше! Ох ты времечко наше, ох ты липовое!»

Получалось так: вся прежняя жизнь с казённой и неказённой правдой, с её дурацкими поисками, с отказом от кладов и от присвоения чужих слов и мыслей – была излишней, ненужной.

Кося тут же решил на ту, старую, жизнь плюнуть, начать новую.

И теперь из прежней жизни его беспокоила одна только трава нечуй-ветер. Беспокоила, потому что он не знал толком: для чего и зачем она всё-таки существует, для чего так таинственно называется.

Да и Азочка всё приставала: расскажи дед, да расскажи, даром, что ли, тебя на работу брали!

Оттого-то, походив часок с ружьём, а потом покемарив сколько душа требовала в тёпло-пахучем собачьем закутке, Кося, ближе к ночи, шёл в дачную контору, заступал на дежурство, начинал читать травяные книги. Но потом от нетерпения их бросал, бродил по краешку тёмных лугов, внюхивался – снова-таки, как собака, – в траву, тихо рыкал, даже скулил от нетерпенья…

Прошёл почти год.

Кося ходит всё так же медленно, но живёт и живёт, и помирать не собирается.

Теперь ему нравится рассказывать небылицы. Иногда он даже запирает ладонью рот, чтоб не соврать лишнего. Сладкая лживость разгладила ему лицо, сделала глазки маслеными, рожицу – по-стариковски довольной.