Читать книгу "Дикая история дикого барина - Джон Шемякин"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут ведь какое дело. Выбор, говоря по совести, не очень большой. История театральных кукол знает несколько способов их управления. В Китае были куклы, которыми управляли «с помощью жидкостей», например. Не представляю как. И не знаю, хочу ли я это представлять.
А так, в милой повседневности, выбор у куклы невеликий. Или марионетка на нитках – и тут стоны про манипуляции, невнимание и адскую хитрость кукловода. Или тебя насаживают на властную руку как перчатку. По локоть. И ты с выпученными глазами даже не знаешь, что сказать, когда в тебе пальцами шевелят.
Есть, конечно, куклы, которыми палками управляют. Тоже, знаете, как-то…
И вот сидишь, значит, делаешь вид, что выбираешь между способами существования. Строй себе подбираешь по нраву.
У моего любимца Собакевича в зале был портрет «героини греческой Бобелины, которой одна нога казалась больше всего туловища тех щеголей, которые наполняют нынешние гостиные…».
Собакевич у нас рисуется каким-то кряжистым ретроградом, противником прогресса и просвещения. Прижимистым таким консерватором, человеком без фантазии. Сквалыжным деспотом. А я с этим не согласен. Михаил Семёнович Собакевич у себя на стенах дома своего крепкого держал не какие-то бессмысленные пасторали или, господь обереги, жанровые сцены русской старины. На стенах у него были развешены портреты героев греческой революции. Сплошь греческие националисты и борцы. Натуры сплошь отважные, опасные, восторженные и кровожадные. Отчаянные романтики, кстати. Специфические, конечно, но романтики.
«Маврокордато, Колокотрони, Канари, Миаули», – перечисляет Николай Васильевич.
Вот такие персонажи у Собакевича на стенах, а Собакевич на стены абы кого не вешал. У него промеж греков висел кумир России князь Багратион, не выдерживавший, впрочем, размером своего изображения конкуренции с освободительными греками.
Ну, это как если бы у главы районной управы на стене висел бы портрет Че Гевары, а рядом вывесил бы руководитель ячейки «Единой России» изображения лидеров «Сандеры Люминозы». А промеж этого великолепия ютился бы наш свирепый, но сухощавый властелин.
Помещик при Николае I был государственным служащим, кстати. Ему форменный мундир полагался с фуражкой и кокардой.
Кто эти люди, что на стене у справного русского медведя висят в «Мёртвых душах»?
Канари – это Канарис Константин. В ночь с 6 на 7 июня 1822 года атаковал на самоубийственном брандере флагман турецкой эскадры. В результате 84-пушечный флагман взорвался, погибло 2000 турок вместе со своим адмиралом Кара-Али. Всё в огнях было, в дыму, в центре Канарис, «потрясавший чьей-то оторванной рукой». В 1826 году опять брандерами атаковал турок у Модона и сжёг двадцать кораблей падишаха. Потом будет греческим премьер-министром – два раза.
Миаули – это Миаулис Андеас Вокос. Простой греческий паренёк, начинавший матросом на какой-то утлой посудине, а закончивший тем, что несколько раз побеждал военно-морской флот Турции. Матёрейший специалист по набегам, захватам и рейдам. Когда его заперли в гавани вражеские корабли, в очередной раз поднявший мятеж Миаулис взорвал свой фрегат, а сам на оставшемся кораблике пошёл на прорыв «с саблей в зубах». Впоследствии первый командующий ВМФ Греции.
Маврокордато – это Александр Маврокордатос. Главнейший организатор восстания, давшего Греции встревоженную независимость. Подслеповатый бывший секретарь ходил в атаки при обороне Миссолонги. У Делакруа есть картина «Скорбящая Греция на развалинах Миссолонги». Развалины образовались из-за того, что турки город штурмовали, а греки взрывали себя вместе с укреплениями. Маврокордатос уцелел, впрочем, чтобы схлестнуться вскоре со своими бывшими товарищами по борьбе, такими же романтиками. Потом стал агентом британцев, успокоился, но навыков не утратил.
Колокотрони – это Теодорос Колокотронис. Полевой командир такой яростной ненависти ко всему живому, что если можно было б его в клетке держать, то держали бы в клетке. Убийц своего коллеги по борьбе замуровал в стену живыми, как отцеубийц, или что там он ещё приговаривал, не знаю. Ходил в каске с конским хвостом, волосы почти до пояса, рычал и топал. Загрыз собаку однажды. Чужую.
Ну и, наконец, Бобелина – это моя давняя любовь, Ласкарина Бабулина. Пиратского направления молодая вдова, героиня греческой революции, почётный адмирал российского флота. Как я понимаю, первая и единственная дама на этой должности. Лично командовала эскадрой, всё топила, всё жгла, боролась до исступления с османами. Как и полагается героине такого плана, застрелена своими же из пистолета в красивую грудь во время некрасивой истории. На портрете Адама Фриделя изображена с корзиной цветов, пленительная до крайности.
О чем грезил Михайло Семёнович, глядючи на такие портреты? Что представлялось ему, что являлось перед внутренним взором? А ну как море пенное, острова, сабли, пороховой дым, паруса и крики «На абордаж!»? Сидит такой Собакевич в центре империи, откуда куда ни скачи, куда ни кати колесо – всё Россия, и края ей не видно, щурится, а сам мысленно кричит, захлёбываясь в солёных брызгах: «Таласса! Койне айрена, Эллада! Свобода!»
Реакция многих людей на убийство Немцова в последний день начала выливаться в некую поэзию.
В этой поэзии много и от комсомольских собраний, и от стихов Ахматовой.
Который раз слышу за последние сутки:
Это стихотворение прочитали мне раз пять разные люди. Вот, мол, кровушку как любит русская земля, на снегу… двадцать восемь штыковых… другу. Вот и Немцов так же, на снегу, а ты не сказал о нём что-то хорошее… Россия такая. За неё погиб, огнестрельных пять!
Стихотворение это Анна Андреевна, по её собственным уверениям, написала после казни Гумилёва. Гумилёва убили. И Анна Андреевна скорбит о поэте и человеке Гумилёве.
Анна Андреевна умела скорбеть, не всем это идёт, а Анна Андреевна скорбеть умела. В «Реквиеме», который мне тоже одно время читали каждую неделю актрисы филармоний с экрана ТВ, Анна Андреевна скорбит особенно сильно и в третьем лице.
То есть помолиться надо не о сыне, не о муже, а помолиться надо о ней, о той, которая скорбит. Она скорбит, мы молимся за неё, муж – в могиле, сын – в тюрьме. Особый жанр.
В «Реквиеме» же:
О жертве смертной протокольное «уводили тебя на рассвете» и душевное «на губах твоих холод иконки». Всё остальное – это образы неких плачущих детей, а дальше уже про скорбь – за тобой, как на выносе, шла, не забыть, выть, как стрелецкие женки…
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Дикая история дикого барина - Джон Шемякин», после закрытия браузера.
