Читать книгу "Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы. - Ирина Витковская"

На верхней площадке стояла Домаша и изо всех сил лупила скалкой своего незадачливого сожителя. Он уворачивался по мере сил, закрывая голову руками, а она охаживала его не глядя. Причём орудуя скалкой, именно она-то время от времени деловито вопила: «Караул! Убивают!» – и скалкой – бац! Бац! И снова: «Спасите! Убивают!»

Прихехешник исчез из жизни Двора так же незаметно, как и появился. Домаша осталась одна на долгие годы, что неудивительно: трагический накал дворовых сказаний о ней селил ужас в сердцах всех окрестных мужиков. Можно было только издали смотреть на неё, слушать могучий голос и восхищённо качать головой: «Ну, царь-баба…»

Дуся Нечаева

О-о-о-о, эта тот ещё фрукт! Кладезь дворовых сплетен, балаболка, маленькая, востроносенькая, юркая. Дусе трудно было мириться с серыми трудовыми буднями, – ей хотелось яркой жизни, страстей – всего красивого, сочного, вкусного. В отличие от остальных дворовых баб, которые народили в среднем по пять детей, она произвела на свет одну лишь Ламару. Откуда Дуся выкопала это экзотическое имя, да и есть ли вообще на свете такое, так никто никогда и не узнал. Ёлочка и Слон – дворовые прокурорихи, ядовито цедили, сжав зубы:

– Вот в церкву щас крестить не носят, а то б дал тебе батюшка Ламару…

Дуся не хотела бы, конечно, злить «прокуроров», но мечта о красивой жизни была сильнее. Она выплывала во Двор к колонке в халате из какой-то диковинной фланели с блестящим ворсом, расписанной красными хохлатыми птицами, поджав узенькие губки и звеня китайским эмалированным ведром. У всех ведра были обычные, оцинкованные, только не у неё, поэтому так и звенело, буквально пело оно у неё в руках.

Работать она, конечно, не работала. Муж её, бессловесный мастеровой, маляр-штукатур высокого класса, приносил домой достаточно, чтобы Дуся по камешку могла мостить себе и Ламарке дорогу к красивой жизни.

Кроме прокурорш с Дусиным образом жизни никак не мог смириться Иван, бабулин сын. Его отчего-то бесило степенное Дусино плаванье в прекрасном халате по дворовой мураве туда-сюда-обратно, одинокое сидение днём на лавке с семечками, хождение по соседкам «за солью». Он не раз, придя из школы, останавливался перед ней и строго допрашивал:

– Нет, ты почему не работаешь, а? Ты почему… Все работают, да?..

– Не все, – отбивалась Дуся, – вон Ёлочка не работает…

– У Ёлочки детей четверо, – заводился Иван, – а у тебя одна Ламарка… Слон из палихмахерской халаты стирает, тёть Настя гадает, Домаша самогонку гонит, у тёть Вали Пчелинцевой восемеро, она кровь сдаёт!

Иван, упреждая вялые отговорки, сыпал фактами из жизни дворовых женщин. Дуся привычно отбрёхивалась.

– Мама моя, вон, смотри, всегда работает, – гордо выкидывал Иван самый последний и весомый козырь. – А ты?

Он стоял перед ней – маленький, гордый, в широких штанах и кепке-буклешке, засунув руки в карманы и широко расставив ноги, и допрашивал любительницу красивой жизни въедливо, с пристрастием, чем надоел ей до смерти.

Как-то весенним днём, Иван, увидев на лавке знакомый халат, строгой походкой направился к нему с намерением очередной выволочки, но Дуся его опередила.

– Сядь-ка, Ваня, – хлопнула она рядом с собой по скамейке, – я тебе один секрет скажу.

– Какой секрет? – не понял Иван и опять завёл свою волынку: – Ты мне лучше скажи, почему…

Дуся поманила его пальцем и наклонилась к уху:

– Тебе скажу, только одному. Я, Вань, артистка…

– Артиска-а-а-а… – обомлел Иван, – ты?

– Да, Вань, я… Сам теперь подумай – артистки-то, што ль, на работу ходят? Ток… не рассказывай никому! Я ведь тебе только…

Для Ивана всё встало на свои места. Конечно, артистки на работу не ходят, чего там, все это знают. Дусин необыкновенный халат и заграничное эмалированное ведро подтверждали высокий статус. Бешено хотелось расспросить об артистической жизни, но не удавалось: как только они встречались где бы то ни было, Дуся прикладывала палец к губам и многозначительно качала головой. И Иван почему-то понимал, что да, надо молчать, это секрет.

Сколько детских лет он прожил в твёрдом убеждении, что Дуська артистка, трудно сказать. Потом это как-то забылось. А она и была артистка. И Двор был сценой, а дворовые бабы – зрителями. От скуки, от дури Дуся совершала вселенские глупости, а потом ярко, вкусно, в лицах о них рассказывала. Нет, не рассказывала – «представляла».

Вот, например, такой сюжет. Принёс как-то в дом муженёк её неслыханную роскошь – белые пимы, валенки то есть. Где взял – уже не упомнишь: то ли на базаре выменял, то ли за работу с ним таким образом расплатились.

Воткнула Дуся в них свои сухонькие ножки – и ну по своему подвалу расхаживать, зеркало со стенки сняла, чтоб на валенки любоваться, шубу беличью напялила. Вокруг карманов и по застёжке лысовата она, конечно, но валенки прям светят белизной, и если по улице так, мелкой походкой засеменить и сумку под мышкой зажать, то всё внимание на них, конечно. А если надо лбом ещё жёсткий берет вздыбить – с брошкой – ни дать ни взять, секретарь из редакции.

И вот на Дусе халат, она мимо лавки с бабами бегает, туда-сюда: «представляет». А бабы рты раззявили, взор затуманили – видят не фланель с птицами, а шубу, не тапки кожаные, а белоснежные валенки.

– Хожу в них, похаживаю… Час, два… Уж Ламарка из школы идёт… И чего-то всё не так мне, то ли жмут, то ли трут под коленками. Задрала подол – батюшки! Валенки-то мне – чуть ли не до подмышек, сверху все ноги ободрали!

Тут-то Дусе и пришла в голову шальная мысль валенки… обрезать.

Далее в красках следует подробный рассказ о злодейском четвертовании ни в чём не повинной обувки: сперва до колена – да кривовато вышло; потом ещё на ладонь – ни то ни сё… Потом до серёдки икры – кургузо…

– И тут думаю… – Дуська делает бараньи глаза, а губы собирает морщинистой трубочкой, – а что если… совсем голенище долой? И вроде как боты будут у меня. Ну и я в шубе да в белых ботах…

Женщины реагируют по-разному: кто прыскает, кто ахает от неожиданности, кто просто головой качает… Осуждают Дуськину дурь все. А ей плевать. Лишь бы говорили – плохо ли, хорошо ли… Говорили, пересказывали её глупости, тёрли, трясли на каждом углу и халат, и ведро, и валенки, и Ламаркино чудное имя…

Закончилась история с ботами нехорошо. Муж Дусин, спокойный и многотерпеливый, на этот раз не вынес – вскипел и отходил изуродованными пимами и по морде, и по загривку, и «по горбизне». А Дуська бегала по комнате, молча уворачивалась, а в голове уже рисовала картины, как она завтра в лицах будет всё это представлять…

Артистка…

В памяти

Со дня маминого отъезда во Дворе никто из нас не был. Говорят, его полностью закатали в асфальт – и мураву, и пионы, и деревья, и бабулин «золотой шар»… Стоят полуторавековые дома с метровыми стенами, до второго этажа осквернённые сайдингом и пошлыми вывесками «Одежда для пышных дам» и «Ювелирная мастерская “Клеопатра”».