Читать книгу "Фиаско 1941. трусость или измена? - Дмитрий Верхотуров"

Итого, в первый день войны немцы сумели продвинуться в глубь советской территории примерно на 40 км на направлении главных ударов, на 10–15 км на направлениях второстепенных ударов, а в ряде случаев они почти сразу увязли в тяжелых боях в приграничных районах.

Если мы рассмотрим положение на момент составления Директивы № 3, которая составлялась на основе донесений, полученных самое позднее в 18–19 часов вечера 22 июня, то нам придется сделать вывод, что положение в общем вовсе не выглядело катастрофическим. Да, немцы смогли перейти границу и на ряде участков прорваться вперед. Многие соединения Красной Армии в первые часы войны понесли большие потери, а также был нанесен большой урон транспортной инфраструктуре и потеряна проводная связь, которая и до войны была очень слабой и явно недостаточной для управления войсками даже в мирное время. Но оснований для общего отступления не было.

Это был вполне ожидаемый итог первого дня боев. По опыту войны в Польше и во Франции было известно, что немцы нанесут в первые часы войны массированный удар и перейдут в наступление сосредоточенными группировками войск.

На это наступление планировалось ответить обороной приграничных укреплений. Однако укрепления были недостроены и не готовы к обороне, хотя отдельные укрепрайоны, как Перемышльский укрепрайон, фактически сорвали немецкое наступление в первый день войны. Войска, которые не успели выдвинуться к границе, не успели занять даже построенную линию полевых укреплений, и бои развернулись позади намеченной линии обороны. Как мы знаем из предвоенных планов прикрытия границы, в глубине приграничных военных округов второго, тылового рубежа обороны не создавалось. Потому требовать от войск перехода к обороне было бессмысленно: не было готовых оборонительных рубежей, за которые отступающие войска могли бы зацепиться, и не было времени на подготовку обороны и стягивания к ней войск.

Потому директива на общую оборону фактически отпала. В Директиве № 3 были поставлены частные оборонительные задачи. Северо-Западный фронт должен был удерживать побережье Балтийского моря, Юго-Западный фронт должен был удерживать границу с Венгрией, а Южный фронт – удерживать границу с Румынией. Эта оборона должна была прикрыть фланги фронтов, поскольку немецкий десант на Балтике мог поставить Северо-Западный фронт на грань поражения, а удар из Венгрии или Румынии мог привести к поражению всей группировки войск на Западной Украине. Удар из Венгрии приводил бы к окружению 6-й, 26-й и 12-й армий, а удар из Румынии открывал дорогу на Одессу и Киев и создавал предпосылки к окружению всего Юго-Западного фронта. Остальные задачи были связаны с контрударами.

Вечером 22 июня было только одно средство против наступающего противника – контрудары. Потому в Директиве № 3 были поставлены две задачи контрударов: на Сувалки и на Люблин. В особенности большой успех сулил контрудар на Люблин из Львовского выступа, где была сосредоточена группа из двух армий с двумя наиболее мощными мехкорпусами – 8-м и 4-м. Он должен был прийтись в правый фланг немецкой 6-й армии и 1-й танковой группы, и этот контрудар был бы прикрыт с запада, или левого фланга, Перемышльским укрепрайоном, который немцы в первый день войны взять не смогли.

Конечно, вряд ли эти контрудары привели бы к большому успеху, слишком уж большие силы немцы сосредоточили на главных направлениях своих ударов. Немецкую 6-ю армию могла поддержать наступавшая севернее, на брестско-кобринском направлении 4-я армия и 2-я танковая группа. Тем более, что командование 5-й армии ожидало удара немецких танковых дивизий с северного направления, со стороны Бреста, в правый фланг армии. Против контрудара Северо-Западного и Западного фронтов противостояли сразу три немецкие армии: 18-я, 16-я и 9-я, развернутые в Восточной Пруссии и прикрытые приграничными укреплениями. Не говоря уже о резервах ОКХ, которые могли быть быстро переброшены в район боев по железной дороге и автотранспортом. Однако эти контрудары превратили бы приграничное сражение в своего рода свалку, обмен ударами, образование многочисленных очагов сражений, в чем-то похожую на Смоленское сражение, и немцам пришлось бы приостановить свое наступление и несколько дней потратить на ликвидацию прорывов и очагов боев. Реальный выигрыш составил бы два-три дня, возможно до недели, за которые можно было бы подтянуть резервы фронтов, передвинуть ближе к границе армии Второго стратегического эшелона и начать готовить новый оборонительный рубеж.

Примерно так ситуация могла мыслиться на уровне Генерального штаба. Сейчас хватает критиков, упрекающих начальника Генерального штаба в неправильном понимании обстановки. Однако у него было два веских аргумента для такого решения. Во-первых, после прорыва немцами приграничной оборонительной полосы во многих местах не оставалось никаких других средств, кроме контрударов. Во-вторых, задача прикрытия мобилизации, начинавшейся с 23 июня 1941 года, никем не снималась и не отменялась. Отступление армий привело бы к срыву мобилизации со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что никакой альтернативы этому решению не было.

Но есть еще один аргумент, который побивает всю критику Директивы № 3 и демонстрирует правильность принятого тогда решения. К контрударам стали готовиться на уровне фронтов и армий.

Командование Юго-Западного фронта получило директиву о контрударе в ночь на 23 июня. В штабе фронте состоялось знаменитое обсуждение этого приказа, в котором начальник штаба фронта М.А. Пуркаев посчитал это решение неудачным: «Корпуса будут подходить не одновременно и ввязываться в сражение по частям. Произойдет встречное сражение в самых неблагоприятных условиях»[242]. Действительно, пяти мехкорпусам фронта требовалось до 3–4 суток для перегруппировки и подготовки к наступлению. Он предложил обороняться на старой границе. Командующий фронтом М.П. Кирпонос и член Военного совета фронта Н.Н. Вашугин не согласились с этим и высказались за наступление, пусть и с ограниченными целями.

Сейчас это решение трактуется как ошибочное. Тот же Марк Солонин посвятил много места живописанию биографии Кирпоноса и его слабых способностей к командованию, из чего выводил, что он не смог согласиться с «правильным» решением Пуркаева. Мол, нерешительный был командир, вот и колебался, что и привело к разгрому. Однако посмотрим на дело с другой стороны. Для организации обороны на старой границе фронту требовался отвод сразу четырех армий – практически всех сил фронта – на расстояние около 300 км на восток. Это сама по себе была сложная транспортная операция, поскольку требовалось отвести не только войска, но вывезти на восток все склады, сосредоточенные в приграничных районах, провести мобилизацию призывников, организовать эвакуацию гражданского населения, промышленности и разнообразного имущества. Транспорта для таких перевозок в распоряжении фронта не было, а мобилизация только началась. Требовалось также выделить силы для арьергардного прикрытия отвода войск и составить план сдерживания противника. В противном случае отвод войск превратился бы в бегство, и весь фронт сделался бы легкой добычей немцев. Наконец, мотив этого решения какой? Немцы прорвались на 20 километров, фронт удерживает большие участки границы, силы фронта далеко не исчерпаны. И тут что – драпать на восток? Решение Пуркаева явно попахивало трусостью, вредительством и не могло закончиться ничем иным, кроме расстрела.