Читать книгу "Джунгар. Обитель духа - Ольга Погодина"

Другого лекарства он не знал. В светлых глазах шамана Илуге сумел прочитать нечто, похожее на изумление, но тот ничего не сказал. Потеребил свой амулет, сжал губы в нитку и ушел.

А жить-то надо. Все равно, как ни кинь. Еды нет, оружия нет. Если хан в самом ближайшем времени за ним не пришлет – самому придется идти, дела для себя просить. Просьба Крова и Крови произнесена, и он теперь за эти слова в ответе (надо будет все же спросить, откуда, Эрлик их возьми, эти двое мудрецов взяли ее. С неба? Эзэды подсказали? Тоже из вещего сна?).

Не намного сейчас у него больше свободы, чем раньше было, мрачно подумал Илуге. Хочешь не хочешь, а все равно есть над ним господин, приказам которого придется подчиняться. Для воина превыше хана, превыше рода – военный вождь. Которому он, Илуге, совсем недавно проткнул легкое мечом. Что ни говори, а некрасивая выходит картинка. Ох какая некрасивая!

И все-таки по-другому это. Пусть косятся, пусть обжигают недоверчивыми взглядами. Но они смотрят на него, а не сквозь него. Раб – не человек, он и взгляда-то человеческого недостоин.

Раньше ему казалось: только бы стать свободным! Дальше он просто не думал, слишком недосягаемым было и это. Оказалось, быть свободным – иначе. Не хорошо, не плохо – иначе. Все по-другому. Никто не огреет кнутом, но никто за тебя о твоем куске, даже самом жалком, не подумает. Никто не неволит, куда хочешь иди – а только то, что все пути перед тобой, – так оно только так кажется.

Вот так со свободой. Казалось бы, волен делать, о чем мечтал! Держи свою клятву, что дал себе мальчишкой. Бери коня, иди на ичелугов! Убей хоть одного – а дальше будь что будет. Ан нет. Получится, что он, джунгарский воин, клятву Крови и Крова нарушил. Найдут его ичелуги, схватят (а как иначе, если в одиночку против целого племени?) – пойдут на джунгаров войной. Хороша же будет благодарность за джунгарское гостеприимство! Да и что тогда с Янирой будет, с Баргузеном?

Не все оно просто, ох не все! Каждый с рождения под чьей-то властью ходит: под властью хана, под властью рода, под властью отца и матери. Но это и защита одновременно. Верно говорят: в степи человеку в одиночку не жить. Только он, Илуге, словно дерево без корней, словно перекати-поле: подует самый легкий ветер и унесет. Корни человека – в его привязанностях и привязанностях к нему других. Надо бы им тут начинать обживаться, друзей заводить. А только как это?

Друзей – их заводят с открытым сердцем. А ему часто говорили, еще у ичелугов – «змееныш». Илуге никогда не жаловался и никогда в открытую не перечил: он хорошо помнил, за кого возьмутся хозяева, когда им не удастся его сломать. И не только хозяева. В детстве его до слез удивляло, что и среди рабов находились любители отыграться на других за свое унижение. Потом перестало удивлять и это: Илуге просто старался и быть, и выглядеть безразличным. Так оно легче. Хоть чуть-чуть, а легче. Привычка вошла в плоть и кровь, и теперь он хотел бы, быть может, заговорить с кем-нибудь, попросить помощи – но не мог.

Снаружи послышался топот приближающихся коней. Еще через мгновение они ворвались – возбужденные, румяные с мороза. Он давно не видел сестру улыбающейся, и невеселые мысли улетучились, на сердце потеплело. Скинув одежду, она принялась взахлеб рассказывать о том, что произошло. О том, как добр к ним шаман, – единственный, кто был добр к ним. О джунгарских женщинах. Правда, что та, со шрамом, нагрубила, было обидно, ну да все есть о чем рассказать. Глядя в сияющие глаза сестры, Илуге без слов понял, как бы ей хотелось вместе с другими джунгарками покружиться на снегу. Внутри что-то дрогнуло: ничего, оказывается, жизнь налаживается. И она все-таки нравится ему, эта жизнь.

Есть, правда, было совсем нечего. Немного кобыльего молока – и вся еда. Но зато сидеть втроем, грея руки над весело потрескивающим костром, в теплой юрте было непривычно уютно. Было здесь совсем пусто – несколько войлоков, что они привезли с собой, переметные сумки, служившие подушками, – больше ничего. Но все равно хорошо. Баргузен тоже заметно оттаял, из глаз ушла диковатая, недобрая настороженность. Они оба бурно радовались тому, что он снова с ними, пересказывали ему в который раз все, что случилось, беспричинно и громко хохотали, тыкая друг друга в бок.

Наверное, поэтому не услышали, что к юрте кто-то подъехал. Полог откинулся неожиданно, и все трое, замолчав, с открытыми ртами уставились на неожиданного гостя. Который потоптался у порога, стянул шапку и оказался… той самой девушкой со шрамом. Точнее, не девушкой, а молодой женщиной, старше Илуге не меньше чем на пять зим. От неожиданности они даже толком и сказать что-то не смогли.

– Я Нарьяна, – коротко сказала гостья и спокойно уселась у огня, протянула к нему руки. Илуге, который знал о случившемся только по рассказам, смотрел на нее во все глаза.

– Будь гостьей, мы рады тебе, – произнес он наконец, стараясь говорить солидно, размеренно, как подобает хозяину, и радуясь, что отросшая мягкая бородка делает его старше. – Меня зовут Илуге. Это моя сестра Янира. А это Баргузен.

– Я принесла еду. – Нарьяна казалась смущенной. Так, как бывают смущенными мальчишки: с особенной грубоватой, отрывистой неловкостью она повернулась и принялась копаться в обширной суме. В общем молчании она выудила кожаный мешок, а оттуда – о чудо! – кусок холодной баранины. И нож. Рот Илуге немедленно наполнился тягучей слюной. А мысли – осознанием, что ему дают милостыню. Которую очень хочется принять.

– Мы сыты, – резче, чем следовало, выпалил Баргузен.

– Не знаю, как тебя благодарить. – Илуге укоризненно посмотрел на друга: обижать гостью не стоит, тем более ту, что пришла к ним первой. – К сожалению, нам нечем угостить тебя в ответ. Пожалуйста, прости нас.

Вот так. Об этом следует сказать сразу.

– А я знаю. – Нарьяна беззаботно пожала плечами, продолжая очень аккуратно разделять мясо на кусочки, которые удобно взять рукой. – У нас все в становище судачат, что вы едите. Может, вы, мол, и не люди вовсе.

– А ты что думаешь – люди? – не удержалась Янира.

– Думаю, что люди, – усмехнулась Нарьяна. – Я вот подумала, что зря вам нагрубила, ну и… решила заглянуть.

Янира вмиг расцвела своей самой лучезарной улыбкой, такой ослепительной, что от нее хотелось зажмуриться.

– Прости нас и ты. Нечего было нам глазеть. Но я прямо к земле приросла – до того вы красиво все это проделывали.

– Правда? – теперь улыбнулась гостья. Четко очерченные губы разошлись, показав белые зубы. Однако шрам от этой улыбки уродливо стянулся, и, словно вспомнив об этом, она снова потемнела лицом.

– Правда. – Янира, по-видимому, этого даже не заметила. – Как вам так удается?

Рядом с гостьей она выглядела восторженной девчонкой. Илуге даже удивился – давненько он не видел на ее лице такого выражения. Впрочем, что-то такое исходило от Нарьяны. Что-то строгое и одновременно доброе, когда откуда-то знаешь нутром: ты ей не безразличен. Почему и ему так хочется сказать что-нибудь – все равно что, только бы ощутить на себе взгляд темных, слегка насмешливых глаз, внутри которых – это непривычное, заботливое тепло?