Читать книгу "Боевой вестник - Сурен Цормудян"

— А что за высокие гости? — спросил Мортигорн.

— Две старухи, кожа да кости, — пошутил Нордвуд. — Билли, тебе голову не слишком напекло? О нас речь.

— Ах… да…

— Ну так что, Фатис, — Леон снова обратился к рабу, — он должен отличаться от всех смертных. Значит ли это, что император считается бессмертным?

— Да, «богоподобный» значит и «бессмертный». Правда, все предыдущие императоры покинули наш бренный мир — иные в столетнем возрасте, иные совсем юными. Стать на деле бессмертным никому пока не удалось.

— Мой наставник говаривал как-то, что за каждым утверждением бредет мрачная тень и неустанно бормочет: «Но…»

Леон поймал себя на мысли, что в очередной раз вспоминает поучительные речи лорда Вэйлорда: сначала про стрелу и слово, теперь это. А еще никак не могла забыться сцена с яблоком, угодившим Мортигорну в лоб. К чему бы это? Неужто он и впрямь скучает по угрюмому волку?

— Верно говорил ваш наставник, мой господин. — Кергелен расплылся в улыбке, покачав головой. — В каждую ясность некое «но» способно внести сумятицу. И здесь можно сказать, что все императоры до Шерегеша оказались смертными. Но! Это не значит, что и его ждет та же участь.

— И ты веришь в это? — Принц усмехнулся.

— Я не говорю о своих убеждениях и вере. Я говорю о принципах мышления тассирийцев. Если прежний император оказался смертным, это не значит, что смертен и нынешний.

Леон ничего не ответил и вернулся к вину и еде, думая, до чего странные эти тассирийцы, и наблюдая за гибкими танцовщицами и музыкантами. В центре зала пестрели яркие шелка, переливающиеся в свете факелов. Музыканты играли не переставая, переходя от одной мелодии к другой, а девушки исполняли то быстрые, полные жизни праздничные танцы, то медленные и плавные, позволяющие передохнуть, но не менее чарующие и даже манящие.

Уставший с дороги принц жевал и думал, с каким удовольствием вернется в отведенные покои и завалится спать. Казалось, он готов проспать пару дней: слишком утомило и плавание, сопровождаемое непрерывной тошнотой, и знакомство с новым миром, столь непохожим на Гринвельд. Загоревшие под палящим солнцем люди в легких диковинных одеждах, совсем другие дома, иная речь и даже запахи. Благо, устроители пира догадались подать гостям в основном привычные им блюда, чтобы дать время приспособиться к местной кухне. Даже беседа с ученым рабом и источаемые Уильямом Мортигорном глупости более не забавляли принца.

Вдруг странное чувство заставило его вновь поднять глаза на женщин: казалось, он упустил что-то важное. Но что?

Вот на вершине усеченной ступенчатой пирамиды сидят императорские жены, полукольцом окружая своего господина. На ступенях наложницы, в самом низу — троица с розовыми вуалями. Леон взглянул в глаза той, что была посередине, и его будто пронзила стрела. Это были не просто глаза — огромные черные жемчужины или кабрийские алмазы… Или нет, драгоценные камни — лишь тлен, и каждый поймет это, стоит взглянуть в эти очи… И она смотрела в его сторону! Принца поглотила бездна черных глаз, что глубже океана Предела и притягательнее пения сирен!

Сильно забилось сердце. Она смотрит на него! Может, прикрыть глаз двумя пальцами, как говорил Кергелен? Но тогда всем станет ясно, что он взирает на женщин тассирийского владыки. А если нет? Если украдкой смотреть в ее глаза, и пусть это длится вечность? Нельзя! Они здесь заморские гости, и пир в их честь. Все внимание приковано к ним, и он сейчас оскорбляет самого императора. Это не останется незамеченным!

Леон опустил голову и торопливо наполнил рог вином. Отвести глаза от ее взора казалось мучением. Принц сделал большой глоток, затем уставился в блюдо с виноградом, ягоды которого то и дело брал своими изнеженными пальцами оскопленный раб. Сделав глубокий вдох, Леон снова уставился на танцовщиц и музыкантов. И теперь заиграли гюрначи на своих дудках, чьи звуки напоминают плач. Но так не могло плакать ни одно живое существо — лишь сердце или душа. И непреодолимая сила заставила принца обратить взор туда, к ступеням пирамиды. Вон лежит подаренный им меч, а двумя ступенями выше видны обутые в сандалии ножки, выглядывающие из-под подола девичьего платья. Рука Леона медленно поднялась, два пальца прикрыли правый глаз. А вот и они… бездонные, бесконечные… Ее глаза. И они все еще смотрят на него. А каков ее лик? Что скрывается за этой розовой вуалью? Как же это жестоко — прятать ее лицо и мучить желанием утонуть в этих глазах.

— Долго, мой господин. Слишком долго, — послышался тихий голос Кергелена.

Леон отдернул руку и повернулся в его сторону.

— Простите, мой господин, но я обязан был это сказать, — продолжал раб, неторопливо поедая виноград и глядя на яства.

— Фатис, расскажи мне побольше о ваших обычаях.

— С превеликой радостью, мой господин. Что именно вы хотите услышать?

— Все, что угодно. Но только постарайся увлечь меня своим рассказом, дабы я не заскучал.

— Как вам будет угодно, мой господин. — Раб слегка поклонился.

* * *

Ночь тиха и гнетет духотой. Даже близость моря не сильно спасает. В Артогно в жаркие ночи ласково веял легкий ветерок со Слезной бухты, но здесь нет вовсе никакого ветра. Зато звезды казались ярче и ближе. Леон стоял у широкого окна, отодвинув занавесь, и глядел на двор резиденции императора, на высокую стену вокруг. Во дворе было светло от множества факелов. Город за стенами покоился в безмолвии. Принц поднес к устам серебряный кубок с вином и отпил немного. После пира еще гудело в голове. На ближайшую пару лет этот чужой и странный мир станет его домом. Но стоит ли печалиться? Благо, здесь он не один. С ним три соотечественника, которые, наверное, уже спят в своих покоях. Или так же стоят у окна, с тоской вспоминая покинутый дом.

Спать не хотелось совершенно. В Гринвельде он часто возвращался в свои покои под утро, а в это время еще предавался удовольствиям или только ехал шагом в сторону дворца, в окружении верных охранителей, по улицам столицы, не таким узким, как здесь.

Но нечто отвлекало от тоски по дому: щемило сердце, на память приходили черные, сказочно красивые глаза, не дававшие ему покоя на пиру. И что сейчас тревожит его больше: тоска или это наваждение?

Колокольчик над дверью издал тихий звон: видимо, кто-то дернул за плетеный шнур снаружи.

— Войдите! — крикнул Леон, отвернувшись от окна.

Видимо, кто-то из его спутников не выдержал тоски и одиночества в первую ночь на чужой земле. По дороге морская болезнь не давала тосковать.

Дверь открылась, вошла девушка, невысокая и стройная, держащая в руках медную масляную лампу с тусклым огоньком. Одета она была в легкую полотняную рубаху на бретелях, плотно прилегающую к телу. Длинные каштановые волосы были собраны на затылке и веером спадали по спине.

— Мой господин, доброй вам ночи, — на гринвельдском языке тонким голосом проговорила она, робко взглянув на принца большими миндалевидными карими глазами и поклонившись.