Читать книгу "Встретимся в суде - Фридрих Незнанский"

В дверь позвонили. Полностью одетая, в деловом сером костюме, с подкрашенными глазами, Марина заспешила по коридору трехкомнатной квартиры, той квартиры, которая теперь постоянно ощущалась ею как слишком большая для одинокой вдовы. На полдороге к двери замедлила шаг: ранний звонок не предвещал ничего хорошего. Само собой, оставалась возможность, что это кто-нибудь из домоуправления. Или соседи. Или, в крайнем случае, почтальон. Но Марина Криворучко отличалась развитым интеллектом. Кроме того, горький чай навеял ей слишком горькие мысли, так что действительность вряд ли могла оказаться еще горше. Поэтому, увидев тех, кто пришел за ней, Марина никак не выказала своего удивления. Она почти не побледнела. И когда она спросила «В чем дело?» — голос ее был тверд и строг.

— Марина Евгеньевна? Вам повестка из прокуратуры. Дело не терпит отлагательства, поэтому лучше, чтобы вы проехали с нами прямо сейчас.

— Вы должны знать, что я — очень занятой человек. — В голосе Марины звучали королевские ноты. — Но если дело срочное, так и быть. Подождите, пока я помою чашку. Не терплю беспорядка. Неприятно будет потом возвращаться домой.

И, прямая, вытянутая в струнку, проделала обратный путь по коридору на кухню. Не забыв заглянуть в ванную и подкрасить губы — последний штрих ее повседневной внешности, самый важный.

— Марина Евгеньевна, — мимоходом, будто о погоде разговаривая, бросил реплику Турецкий, — я не верю, что вы могли заказать убийство своего мужа.

Марина пораженно воздела на него обведенные тенями глаза… Тени, поставляемые косметической промышленностью, на ее веках давно стерлись, их место заняли естественные, порожденные усталостью. Допрос в кабинете начальника ФСБ длился уже третий час и заставил порядочно вымотаться обоих противников. Допрашиваемая Марина Криворучко за это время перепробовала на Турецком все средства воздействия, которые только может применить женщина к мужчине: от законных до незаконных, от ледяного непонимания до угроз, от кокетства до рыданий… С нулевым результатом. Впрочем, и Турецкий от нее ничего не добился. Марина не позволяла поймать себя ни в одну ловушку и постоянно твердила о своей невиновности. Она ни сном ни духом не причастна к убийствам «реаниматоров», о которых искренне горюет: ведь покойные были ее друзьями! Она понятия не имеет, по чьему заказу попал в тюрьму Валя Баканин. То, что случилось, это какое-то чудовищное совпадение, наверное, так сошлись светила, но она здесь ни при чем!

Читая материалы дела, роковую женщину этой кровавой, почти братоубийственной истории Александр Борисович представлял другой: высокой, суровой, с властным выражением лица, возможно, с чертами мужеподобия во внешности. Одним словом, уральская Брунгильда. Тем не менее Марина Криворучко — живой пример, когда характер резко не совпадает с наружностью. Эта миниатюрная, с осиной талией особа кажется такой беззащитной… Ей не дашь ее тридцати восьми лет. Кстати, усталость от допроса, как ни удивительно, благотворно сказалась на ее внешности, превратив влиятельную г-жу Криворучко в испуганную девочку-подростка: очевидно, Марина относилась к тому редкому типу людей, которых молодят страдания.

О муже Турецкий заговорил по наитию, перебрав уже все, какие только можно, зацепки. Если финансовые аспекты не заставили Криворучко дрогнуть, перейдем на личные…

— Нет, вы не хотели убивать своего мужа, — повторил Турецкий, понимая причины удивления Криворучко: до сих пор следователь ее только обвинял, а теперь вдруг ни с того ни с сего оправдывает. — У вас не было на это причин. Вы прожили вместе столько лет, вас связывало множество повседневных нитей, общее прошлое… Если бы хотели от него избавиться, развелись бы, причем гораздо раньше: вы оба — самостоятельные, обеспеченные люди, у вас не было детей. Вы не заказывали Руслана Шарова.

Марина Криворучко шумно, с надрывом, дышала, словно астматик, разбуженный от страшного сна. Ее покатые плечи поднимались и опускались. Сзади на шее под волосами, собранными в пучок имитирующей золотистую бабочку заколкой, уязвимо проступали, вертикально нанизанными в ряд крупными бусинами, позвонки.

— Нет, — жалобно прошептала она, — я не заказывала моего мужа… Я этого не делала…

— Но кто-то его убил.

— Я не могла… Вы же сами только что…

— Но кто-то же его убил?

— Но я же его не убивала!

— Тогда кто?

Турецкий нависал над сидящей Мариной, твердя одно и то же:

— Кто его убил? Я верю, что это не вы, но тогда кто? Кто убил Руслана Шарова? Кто его…

— Это Леонид! — вырвалось у Марины. Тут же она сделала судорожное движение, подалась вперед всем корпусом, точно желая нагнать и схватить вырвавшееся слово. Но слово, как гласит поговорка, не воробей, поймать и вернуть его — вне человеческих возможностей. И, потому ли, что слово все равно было произнесено, потому ли, что усталость от допроса вызвала нервную реакцию, госпожа Криворучко начала лихорадочно уточнять хриплым, надорванным голосом. — Это Леонид Ефимов и… кроме него… Дагилев, Логунов… Я этого не делала! Я не хотела смерти Шарова!

— Кто такие Дягилев и Логунов? — Получив долгожданный «момент истины», Турецкий не собирался бросать дело на полпути и откровенно «дожимал» Криворучко.

— Дагилев… Антон… бывший спецназовец, мой телохранитель. А Логунов — завгар «Уральского инструмента». У него еще сыновья — Толя и Сергей… Такие же амбалы, как папаша… — Марина прижала пальцами тревожно бьющуюся жилку на бледном, покрывшемся потом виске. Голос у нее окончательно сел. — Извините, мне трудно говорить…

— А вы напишите, — пришел ей на помощь Турецкий, пододвигая стопку бланков допроса свидетеля и шариковую ручку.

Марина Криворучко, как это называется на профессиональном арго следователей, «поплыла». Она покрывала листок за листком убористыми описаниями махинаций, совершенных ею совместно с Леонидом Ефимовым. Не скрыла, что в убийствах «реаниматоров», за исключением гибели Шарова, она, наряду с Ефимовым, выступала в качестве не только заказчика, но и организатора. По мере того как количество строк, начертанных темно-синими, казенного цвета чернилами увеличивалось, лицо Марины становилось все более спокойным, почти умиротворенным, только щеки пылали.

От собственных признаний Марина испытывала какое-то напряженное удовольствие, словно, давая сведения, на основании которых ее должны будут отправить в тюрьму, она избегает другой, худшей кары, которая нависла над Марининой головой со времени того разрушительного разговора с Ефимовым…

Седьмая картина из прошлого КРЕСЛО, В КОТОРОМ НЕКОМУ СИДЕТЬ

После знаменательной ссоры, предлогом для которой послужила несостоявшаяся покупка загородного домика, Марина почувствовала, что жизнь ее изменилась. Нет, внешне все осталось по-прежнему: ее Будда, что ни говори, был Резиновый, а не Железный и простил ей прежние интрижки — ей, для которой он, как уверял неоднократно, и работал, и дышал. Но внутри какой странный махровый цветок новых отношений с мужем распускался для нее! Запах этого цветка был горьковат и печален, и от него Марина делалась исступленно-нежна. То нападали на нее приступы слезливости, то она теребила мужа, склоняя его к ласке. Не потому, что превратилась в нимфоманку: она испытывала постоянную зудящую потребность прикасаться к Шарову, чтобы убедиться, что он все еще здесь, с нею, что его не убили, не отняли у нее. Полунасильственные объятия носили привкус мертвечины: заниматься любовью с Шаровым было все равно что гладить собаку, которую завтра отведут к ветеринару на усыпление. Сегодня это большой добродушный пес, который потявкивает, покусывает руку хозяйки, но скоро он не сможет ни двигаться, ни издавать какие-либо звуки, его влажный черный нос высохнет и побелеет, а умные глаза превратятся в стеклянные пуговицы… Такие могло продолжаться долго. Это было невыносимо! Требовалось что-то изменить.