Читать книгу "Ячейка 402 - Татьяна Дагович"

– Да нет там никого, выходы же закрыты!

– Есть! Это, наверно, кто охраняет нас, чтоб мы не убежали, – забормотал Серёжа. – Они всегда там по кругу ходят. Знаешь, даже летом надо не уходить далеко. Чуть дальше зайдёшь – и всё, они застреляют! Не предупреждают даже!

Дети подскочили к окну и уставились жадно. Анна медленно подошла.

– Застрелят, а не застреляют. Ну, и где он? Нет никого… Саш, давай, твоя очередь.

Саша был такой высокий для тринадцати лет, одного роста с Анной. И уже стеснялся ползать по полу, как она. Все замолчали. Он отвёл руку с шаром, изящно, как в кино или на картине. Длинный ноющий звук донёсся вверху. Анна зажмурилась. «Двери скрипят», – пробормотал Саша, и снова отвёл опустившуюся было руку, на этот раз дальше. Шар покатился по прямой. Бутылки разлетелись. Анна подскочила и захлопала в ладоши вместе с детьми:

– Пять очков, пять очков!

Снова звук через пустую сеть коридоров, этот скрип-крик. Перебивая его, затараторила:

– Ты зря надеешься, мы сейчас ещё отыграемся, вот увидишь! Мы сейчас и шесть собьём, смотри! Катюша! Ты куда залезла, твоя очередь!

Катя схватила шар, подошла вплотную к бутылкам и выпустила его, одновременно сбивая бутылки ладонью. Вместе громко захохотали, перебивая другие звуки, потому что сами научили её сбивать бутылки так – иначе у неё не выходило.

– Теперь ты иди, Анечка!

– Нет, ещё не моя очередь.

– Ну! Ты кидай!

Анна решила больше не поддаваться – дети уже набрали свои очки, теперь можно и ей поиграть. Пока тихо. Взяла шар. Оценила расстояние до бутылок. Закусила верхнюю губу. Пустила шар. Он прокатился в миллиметре от бутылок, но не задел ни одной. У детей вырвался вздох досады.

– Это потому, что ты смотришь не туда, – заявила серьёзно Катя. – И рука у тебя дёрганая.

Услышав крик, Анна сказала первое, что пришло в голову:

– Ты очки не забываешь записывать, Саш?

– Не забываю, не забываю. У тебя ноль три раза подряд.

«В следующий раз обязательно собью», – подумала, хрустя суставами пальцев. Снова подошла очередь Серёжи. Он всего на год старше Кати, но играет по-честному. Сосредоточенно посмотрел на шар. Анна привычно облокотилась на батарею и отскочила – обычно приятно тёплая, батарея оказалась раскалённой.

– Пять, пять, смотри, Аня, пять!

– Ничего себе! Я же говорила, Сашка, мы тебя обыграем!

– Только это ты не про себя.

– И я, и я пять сбивала! – закричала Катя. – И шесть, – добавила после раздумья. Разбежалась и прыгнула на Анну, они вдвоём повалились, сбивая остальных, как бутылки, смеясь, играя в кучу-малу.

– Эй, слазьте! Вы тяжёлые! А я ещё этим детям булки ношу – ишь, какие толстые. Чья там очередь? Коля? Или Света?

Пока остальные кидали шар, она ходила по кругу, по тесной жаркой комнатке, то бесцельно поднося руку к батарее, словно проверяя, не остыло ли, то к внезапно запотевшему стеклу, через муть которого виднелись жёлтыми пятнышками окна соседнего здания. Наконец ей кричали:

– Аня, Аня, твоя же очередь! – И она таки сбивала одну бутылку, хохоча.

Какой замечательный вечер. И обед, и ужин давали сегодня обильные – хватило на всех, и ей самой осталось, и ещё плитку шоколада поделили между собой. Вот и дети весёлые, сытые.

Кидал Саша. Она зацепила пальцами носовой платок со Светиной кровати, поднесла ко рту, ходила с этим платком то в один, то в другой угол, прислушиваясь к тишине. Серёжа стянул на пол своё одеяло и отрабатывал кувырок через спину. Света, позабыв о бутылках, смотрела на него из-под свисающих волос детским пустым взглядом.

– Чё смотришь – иди, попробуй сама, – пробурчал Серёжа.

Света быстро замотала головой и посмотрела на свои ноги.

– Аня, может, ты кувыркнёшься, а, Ань?

– Ну, я не знаю, я уже лет пятнадцать не пробовала… – ответила через платок.

– Ладно, – присела на одеяло. – Места только для меня маловато.

Уткнулась носом в зелёную ворсу одеяла, и – раз. Ноги сверху. И – перекрутило.

– Фух… Чуть не сломалась. Старовата я для… – потирала заболевшие плечи (что-то слышит или кажется?), и ей стало так смешно и так весело – на поверхности лица. Она рассмеялась. Кувыркаться бы и кувыркаться. Кувыркнулась ещё раз, и все смеялись, кроме Коли и Светы, которые стояли вместе, в стороне, и с ожиданием смотрели на неё. «Свете одиннадцать лет», – вспомнила Анна.

Потом открывалась дверь, и она подхватила выпавший из рук платок и прижала ко рту, бледнея. Но это был взрослый Сергей. Дети отступили на шаг. Он окинул взглядом разбросанные бутылки, одеяло на полу.

– Конечно, где ещё тебя искать, если целый вечер нет…

– Уже… кончилось?

– Давно.

Он присел на одну из кроватей.

– Ну, молодёжь, как жизнь?

Дети, сбившиеся в углу и занимавшиеся уже другой игрой, без Анны, покосились на него, но ничего не ответили, играли дальше.

– Пойдём, Ань. Звонок сейчас будет к отбою.

– Так быстро?

– Без пяти десять. Я тебя провожу до спальни.

– Подожди, я уложу их.

– Сами лягут.

– А сказку? – возмутилась Катя. Слушала, оказывается.

– Завтра, Катюша, завтра. Я устала.

На неё вдруг в самом деле навалилась страшная усталость. Будто она не кувыркалась здесь, а работала там, в большом зале. Сергей взял её за руку.

– Спокойной ночи, малыши, – пробурчал он на выходе.

В коридоре было свежее. Два раза сжалось под ложечкой. Добрели до женской спальни, в которой стоял страшный гомон: женщины перекрикивали друг друга, но оставались на местах, в своих ячейках.

– Теперь поднимайся сама! – прошептал в ухо. – Ночью не жди. Сегодня за дисциплиной следить будут.

Анна кивнула и, не оборачиваясь, пошла к ярко освещённой стойке. Поползла наверх паучихой, стараясь не разбирать слова, крики, которые навязчиво лезли в уши. Но против воли узнала – не всем хватило поп-корна, подозревали случай коррупции, которую нужно так же карать, как противничество; кроме того, в первых рядах видели одного из погибших в День основания, с одной стороны, у него, разумеется, есть моральное право, но с другой – это настоящее хамство. Да не он это был… Хамство! Есть же традиции, здравый смысл в конце концов…

Звонок, потух свет, женщины притихли. Перевернула тяжёлый организм в кровати.

«Даже если от терпения высыхают и трескаются губы – всё равно. Терпение – всё, что есть у нас. Наша опора, наша стойка, на которой ячейки. Если бы его не было, можно было бы упасть. Когда я пишу так, вслепую, и вообще по ночам, если нет рядом Серёжи, мне кажется, будто я вишу в пустоте. И нет никакой четыреста второй ячейки, никаких стоек, никакой Колонии. Чем больше вокруг шуршат, скрипят, храпят, тем страшнее мне, что этого нет. Тихо! Кажется, кто-то плачет. Нет, даже не на нашей стойке. Спите, дуры! Спать хочется… И страшно закрыть глаза».