Читать книгу "Ячейка 402 - Татьяна Дагович"

Рот запечатался, рот не хотел еды и с трудом принимал даже то, что она всё-таки съедала. Ещё меньше хотели еды желудок и кишечник. Стоило съесть ложку, как внутри начинало урчать и сжиматься, и каждый лишний кусок оборачивался поносом. Иногда ей казалось, что рот зарастает. Она всё больше любила молчать, её выводила из себя необходимость отвечать на вопросы Надежды Фёдоровны или Каро и ещё больше – необходимость открывать рот при поцелуе.

Другое дело – с детьми. С ними Анна говорила и смеялась. Они кидались впятером на её несчастный кружок колбасы и растерзывали; она смотрела и не могла нарадоваться, словно они уничтожали нечто, угрожающее ей лично. Сегодня они долго играли её руками, она сидела безвольная и смеялась.

Сначала Анна хотела старших хоть чему-то учить – математике, языку, географии. Она заметила, что Коля и Саша до сих пор читают с трудом. Но из школьной программы помнила не так много, объяснять не получалось, и учебные занятия быстро переходили в занятия более весёлые и менее осмысленные – дети раскидывали подготовленные ею ручки, из бумаги делали вертолётики и самолётики, бегали по кругу, цепляя её за рукава, хохотали. Единственное, что можно было сделать для их образования – читать вслух. Для детей Володя давал книги неохотно, боялся, что испортят, но всякий раз поддавался на уговоры. Сдала, наконец, целую коллекцию взрослых книг, собравшуюся под матрасом.

Катюша молниеносно завоевала особое покровительство Анны. С невинной ловкостью присваивала себе десерты. Никто и слова против не говорил, только печально смотрели, как она жуёт, а Анна мучилась бесполезным стыдом. Но девочка любила её. И была так необычно красива! Треугольниками над глазками длинные загнутые ресницы, прозрачные радужки обведены размытыми тёмными колечками; волосы тонкие, шёлковые, щёчки-персики покрыты невидимой мягкой ворсой, розовые надутенькие губки. Когда Анна видела это личико, внутри неё словно включали свет.

Часто не хотела Катюша отпускать Анну после отбоя, пока не уснёт сама. Такие укладывания могли закончиться плохо. Миграция между мужскими и женскими спальнями воспринималась в Колонии как вещь естественная. Но попасться дежурным после отбоя на тёмной лестнице, да ещё с её мутноватой репутацией! Старалась не думать о возможных последствиях.

Саша иногда говорил с Анной как взрослый – шёпотом, отвернувшись от остальных. Иногда изображал её кавалера – и Анна, к собственному недоумению, краснела. Танцевал с ней, когда, по Катенькиному требованию, обмотавшись простынями, все вместе играли в бал. На самом деле Саше нравилась Света, но Света всегда выбирала Колю.

Света любила разгадывать кроссворды из обрывков газет, что стопкой желтели под её кроватью. Она знала много слов, но у неё не складывалось из-за орфографических ошибок. Увидев газеты впервые, Анна жадно схватила их. Это была ниточка к внешнему миру. Однако газеты не были свежими, описанные в них новости она уже проходила, и они не имели к ней лично никакого отношения. Или – больше не имели. Кроссворды тоже разочаровали Анну – она не смогла оказать Свете существенную помощь: не знала, как пишется «гамильтониан», и вообще что это такое.

Дети называли её просто «Аня» или «Анечка». Даже не «тётя Аня». Ей хотелось бы другого. Хотелось бы признания того факта, что она взрослая и поэтому имеет над ними определённую власть. Но они сразу чётко установили границы её влияния, дали понять, что свободу на сосиски не обменяют. И всё же, переглаживая бесконечную очередь мятого белья, только и ждала, когда сможет спуститься в детскую комнатушку и обрадоваться.

Дожди прошли. Зима день за днём насыпала холмы снега, но западный ветер их сдувал, нёс дальше. Снег больше не таял, вьюга то улетала, то возвращалась. Смотреть на белизну можно было только изнутри, через обмороженное стекло – выходы из Колонии были чаще всего заперты. А прогулки запрещены. Анна, хотя и беспокоилась за детей, которые не бывали на свежем воздухе, соглашалась с невидимым руководством Колонии – тепло важнее.

Этим вечером казнили противников, подбросивших бомбу на дискотеку в День основания Колонии. Анна ничего не меняла в своем распорядке и после ужина спускалась к детям с тарелками, расслабленная от того, что не надо спешить, как после завтрака или после обеда. Беспокойные колонисты торопились.

Колония была охвачена каким-то новогодним возбуждением: с самого утра обсуждали, утверждали, дрожали, бледнели, ждали. Казнь должна была быть долгой, разнообразной. В большом актовом зале, куда Анна так и не попала в День основания. Явка не была обязательной, но о том, что кто-то может пропустить зрелище, у большинства не возникало и мысли. Даже у тех, кто утверждал, что публичная казнь безнравственна и низводит общество на уровень Средневековья. Наоборот – переживали, что на всех не хватит мест. Бело-зелёные полы в коридорах заставили лотками с пончиками для тех, у кого были свои деньги, потому что от нервного напряжения хотелось жевать. Первые ряды выделили пострадавшим, обосновавшимся теперь в пятом корпусе. Всё они страдали от страхов и тоски.

Анна сначала собиралась, но в итоге решила не идти – из-за детей. Они бы расстроились, если бы она пропустила этот вечер, а в зале мест им не продумали. Поэтому не обращала внимания на всеобщий духовный подъём – это был не её праздник. «Опять ты как отщепенка», – укоряла баба Порфира.

Дети поели, потом Анна играла с ними в кегли. В роли кеглей выступали подобранные в мусорном баке пластиковые бутылки. Сверху доносился топот ног и гул голосов – колонисты собирались в большом зале. Анна видела утром, как туда несли мешки с песком. Ветер посвистывал сквозь щель в окне, но вечер был ясный. Полупрозрачный месяц поблёскивал над заснеженными деревьями. В комнатушке было очень тепло, почти жарко – видимо, к казни улучшили отопление.

Анна, сидя на коленках, катила пластмассовый шарик, и он чудом огибал бутылки, не сбивая ни одну. Все смеялись, кроме Саши. Катя забиралась ей на спину, но скатывалась. И сама смеялась. Теперь была очередь Коли. Мгновение – бутылки разлетелись. Анна расставляла их снова. На поверхности её лица плавала улыбка, как ивовый листик в холодной луже. «Ты не туда смотришь!» – закричала Катя и бросилась ей на шею. Анна послушно отвела взгляд от двери, некогда выкрашенной в белый. Топот и голоса над головой затихли, над подвальчиком висела непривычная тишина. Катя перебралась ей на спину.

– Я так люблю тебя, Анечка! Ты сегодня такая белая!

– Так, Саш, Коле три бала пиши. Теперь очередь Светы. Ну, Светик, покажешь мальчишкам?

Света подобрала шарик и покатила как попало, не целясь. Всё-таки сбила одну бутылку.

– Сбила, сбила! – рассмеялся Серёжа, хлопая себя по животу. Обхватил руками Колю и вместе с ним повалился на пол.

– Ты моя Анечка, – продолжала Катя, всё крепче впиваясь ручками в шею и прижимая своё маленькое лицо к спине Анны. Анна смотрела вверх. Потолок казался сегодня ещё выше обычного. Стандартный потолок, как в общих спальнях. Под ним болталась серая паутина. Чем бы снять её?..

– Смотри! В окно! – вскрикнул Коля. – Там кто-то только что за дерево забежал! Спрятался!