Читать книгу "1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций - Димитрий Олегович Чураков"

действительности массовость протеста в контексте оранжевых технологий становится не столь уж важна, поскольку в условиях информационной диктатуры любые проявления общественной жизни отражаются в кривом зеркале пропаганды. Цели и методы активизации массового протеста для их использования в оранжевых квази-революциях сегодня подробно изучены. Так, в работе А. Э. Гапича и Д. А. Лушникова они рассмотрены на материалах подготовки к фальсификациям оппозицией результатов выборов. Авторы подчёркивают, что активизация необходимого протестного компонента происходит через формирование нужного информационного фона. Важным инструментом при этом выступаю слухи и провокации[367]. Протесты любого формата потом используются для давления на власть и её шантажа.

Все эти приёмы могут быть прослежены на материалах подготовки верхушечного переворота в феврале 1917 года. Одним из наиболее ярких, например, шагов по дезинформации общества, его эмоционального подогрева на протест становится ситуация с продовольственным снабжением столицы. Общеизвестно, что одной из причин февральского взрыва становится вопрос о хлебе. Сейчас уже можно утверждать, что катастрофических проблем со снабжением Петрограда и других городов этим важнейшим продуктом питания не существовало. Временные перебои с подвозкой хлеба из-за снежных заносов не были фатальны, так как в столице имелись некоторые запасы. И только охватившая население паника привела к их резкому исчерпанию. Этот кризис оказался спровоцирован именно слухами. Они возникли после резкой критики думскими деятелями мероприятий правительства в продовольственном вопросе. Беспочвенные выпады А. Ф. Керенского и других думских деятелей привели к панике среди населения. В этих условиях любые усилия властей оказывались не только бессмысленными, но и вызывали новые приступы страха перед возможным голодом.

Для усиления эффекта массового протеста заговорщики в 1917 году стремились территориально сузить зоны, где протест получал свои наиболее активные выражения. Таким символическим центром в Петрограде, например, стал Невский проспект и территория, прилегающая к Таврическому дворцу. Тем самым Дума стремилась окружить себя массами протестующих и максимально обезопасить свою деятельность от противодействия властей. Протестные потоки, перенаправленные к одному географическому центру, можно было попытаться объединить и политически. Во всяком случае, в феврале 1917 года заговорщики сделали всё так же, как после них делали и другие авторы оранжевых квази-революций: они попытались взять протест населения под свой политический и организационный контроль. Так, можно много и достоверно писать о двоевластии, но факт остаётся фактом – и Временный комитет Государственной Думы, и Временный исполнительный комитет Петроградского совета рабочих депутатов создавались и руководились одной и той же политической силой. Легально эта сила действовала в рамках Прогрессивного блока (имелись и нелегальные структуры, но о них правильнее говорить отдельно).

* * *

Здесь предлагаю читателю сделать небольшое «лирическое отступление» и задуматься об одной важной инструментальной детали февральских дней и русского революционного процесса в целом. Технология, на которую предлагается обратить внимание, возникла задолго до анализируемых событий. Речь идёт о том, что зарождавшиеся в России политические партии и общественные организации имели преимущественно узкую направленность и ограниченную социальную базу. Явилось ли отмечаемая технология следствием гениального предвидения, интуиции или просто следствием понимания российской действительности рубежа XIX–XX веков – об этом ещё придётся поразмышлять, но все революционные организации ориентировались на конкретный социальный слой или национальную группу. Даже кадеты и некоторые черносотенные объединения, которые формально могли заявлять о своём общенародном характере, апеллировали в своей деятельности к вполне конкретной части российского общества: интеллигенции, предпринимателям, лавочникам…

Вероятно, такая «узкая специализация» позволяла добиться наиболее крепкого захвата той группы населения, к которой конкретная организация обращалась. В ходе развития страны после февраля 1917 года возникало огромное количество организаций самой разной направленности профессионального, национального, конфессионального, классового, сословного, идеологического, территориального и т. д. свойства. Все они заявляли о своих правах и требовали свою часть от «общенационального пирога». Представляется, что выбор подобной манеры политического поведения был продиктован не только тем, что российское общество рубежа XIX–XX веков вступило на путь буржуазного развития не так давно, и межсословные перегородки в нём были ещё весьма сильны. Аналогичные технологии адресной направленности агитационных мероприятий применялись, например, в ходе американских выборов 2016 года командой Трампа. То есть данные методики работы с населением опираются на какие-то более глубинные явления, нежели сословная или классовая неоднородность общества.

Особенно ярко данная стратегия разрушения общенационального единства, а так же действующие в её недрах искусственные стимуляторы кризиса проявили себя задолго до падения самодержавия, а именно в период организационных мероприятий по конструированию буржуазно-либеральной оппозиции и подготовки революции ещё 1905 года. В частности, речь может идти о деятельности Союза освобождения, так называемой «банкетной компании», проведении всевозможных съездов врачей, учителей, земских деятелей, служащих и т. д. Зубатовские организации, по сути, также действовали в рамках данной стратегии расщепления и распыления российского социума. Конечной целью всех этих грандиозных по масштабам и затратам мероприятий и начинаний было вовлечение населения в оппозиционную деятельность.

Можно предположить, что апелляция к социальному эгоизму разобщённых социальных групп способна дать мобилизационный успех только для разжигания протеста и непригодна для консолидации нации в интересах общей созидательной деятельности. Во всяком случае, в России все узкопрофилированные политические и гражданские институты нисколько не стремились к созданию проектов, которые были бы нацелены на примирение разрозненных и противоречивых интересов, имеющихся в российском обществе. Они обращались исключительно к собственной аудитории, даже не намекая при этом, что в будущем придётся как-то научиться умерять свои аппетиты, чтобы существовать в общем политическом пространстве и конструктивно взаимодействовать с другими такими же самочинными группами. Выработкой таких объединённых программ, видимо, всё же занимались, но какие-то закулисные структуры, не афиширующие свою деятельность. Поэтому, когда они проявились и попытались взять власть в свои руки, никто серьёзно их воспринимать не стал. Какое-то время мало отличались от прочих сепаратных политических объедений и большевики, но придя к власти, они стремительно взялись за создание не классовой, а общенациональной повестки действий, и в этом видится одна из причин их победы.

* * *

Хотя оранжевые квази-революции и считаются полной противоположностью насильственным, хотя применительно к ним и говорится о «ненасильственных» формах борьбы, но, на самом деле, насилие так же является важным их элементом[368]. Конечно, насилие может иметь разные интенсивность и формы, но без него не обошлась ни одна оранжевая квази-революция. В этой связи важно подчеркнуть, что не обошёлся без актов насилия и февральский переворот 1917 года в России. Хотя февраль часто называют ненасильственным свержением царизма, «мирным» переходом к республике[369], но этот «мирный» и «ненасильственный» натиск привёл в Петрограде к гораздо большим человеческим жертвам, чем «кровавый Октябрь». И это не случайно.

Изучение современных оранжевых квази-революций доказывает, что их важным