Читать книгу "Ленин-Сталин. Технология невозможного - Елена Прудникова"

Уинстон Черчилль был в искусстве государственного управления не последним человеком. Никто бы не отнес его к сторонникам СССР, но он умел уважать противника, ценить его масштаб и воздавать ему должное. О Сталине можно писать тома, а Черчилль определил итог его правления одной фразой: «Он взял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой». Все остальные исследования можно считать описанием того, как Сталин это делал. Хотя, по правде сказать, это и сейчас непонятно — как можно было сделать такое в чудовищно отсталой, нищей, разоренной двумя революциями и двумя войнами стране? Мы просто к этому факту нашей истории привыкли и оттого не обращаем на него внимания, принимая невозможное как данность.

А ведь именно эта невозможность в свое время спасла как Советскую Россию, так и Россию в целом. До какого-то времени ее не боялись именно потому, что поднять её до сколько-нибудь приемлемого промышленного уровня было невозможно. Если бы такое могли предполагать хотя бы в теории, задавили бы ещё в 20-е. Но «мировое сообщество» врубилось в ситуацию лишь в начале 30-х, когда было уже поздно. Да и не в этом дело. Дело в другом — как это удалось?

Чтобы пересчитать подобные рывки в мировой истории, хватит пальцев одной руки. Тем не менее на протяжении всего советского, а потом постсоветского периода официальная история старательно уводила внимающих ей от экономической деятельности Сталина. Когда антисталинисты начали сдавать позиции, за ним постепенно, шаг за шагом, признавали право быть революционером, политиком, главнокомандующим, кем угодно — но только не экономистом. Вычеркнуть из истории экономическое чудо, случившееся в СССР, было, конечно, невозможно — но вот масштаб его тщательно замазывали, а смысл вообще не обсуждался. Один лишь Черчилль проговорился — сэр Уинстон умел уважать врагов.

Кстати, и Гитлер уважал Сталина — уважал и боялся. Рассказывают, как он планировал поступить с лидером Советского Союза после своей победы. Никаких показательных казней, ничего подобного! Фюрер собирался предоставить в его распоряжение лучший замок Третьего рейха в качестве самой комфортабельной в мире тюрьмы…

Сволочная у нас все же страна, если человек, сделавший для нее столько, сколько ни один глава государства не делал, получает самые лестные оценки лишь от своих врагов! А соотечественники все тупо талдычат о каких-то «сталинских преступлениях». Может, и правда стоит смешаться с мусульманами и китайцами? Вдруг то, что получится в итоге, научится уважать своих великих? Говорят, и у тех, и у других это весьма развито…

Но вернемся к сохе и атомной бомбе. Тема эта огромна и для одного человека непосильна. К ней можно лишь приблизиться, точечными касаниями обозначить некоторые из узловых точек. Чем мы и займемся. И начнем, пожалуй, с кульминации существования сталинского СССР — с Великой Отечественной войны.

Именно в войну максимально проявились достоинства созданной Сталиным системы. До тех пор заметнее были её недостатки. Поверхностный организационный хаос скрывал суть преобразований, но прячущийся под ним могучий механизм оказался работоспособным и как раз к началу 40-х годов стал работать более-менее эффективно. Ну а война его ещё подстегнула — и вышло, кажется, совсем неплохо…

Интеллигенция со свойственной ей абсолютизацией сказанного и недооценкой сделанного традиционно переносит центр тяжести в область идеологии. На самом деле стратегией победы Сталина были, конечно же, не идеи мировой революции, и не все эти дурацкие классовые концепции — едва войдя в силу, вождь с ними мгновенно покончил. Стратегией победы было умение найти решение проблемы — иногда тривиальное, иногда неожиданное, а иногда тривиальное, но кажущееся невозможным и потому все же неожиданное. А коммунистическая идеология, равно как и культ личности, и консерватизм, и патриотизм — все это лишь инструменты в достижении главной геополитической цели: здесь, на этой шестой части суши, должно существовать единое и великое государство.

Вторая задача, которую в реальности ставил и решал Сталин, — народ в этом государстве должен жить достойно. Но она именно вторая. Многовековая практика существования в бассейне с крокодилами, именуемом «мировым сообществом», убедительно доказала: залогом достойного существования нашего народа, да и просто существования как такового, является единое и могучее государство. Как писал по этому поводу русский публицист Иван Солоневич:

«Перед Россией со времен Олега до времен Сталина история непрерывно ставила вопрос: „Быть или не быть?“ „Съедят или не съедят?“ И даже не столько в смысле „национального суверенитета“, сколько в смысле каждой национальной спины: при Кончаках времён Рюриковичей, при Батыях времен Москвы, при Гитлерах времен коммунизма… — дело шло об одном и том же: придет сволочь и заберет в рабство… Тысячелетний „прогресс человечества“ сказался в этом отношении только в вопросах техники: Кончаки налетали на конях, Гитлеры — на самолётах. Морально-политические основы всех этих налетов остались по-прежнему на уровне Кончаков и Батыев…»[1]

Из точного понимания этого вектора российской истории и родился абсолютный приоритет военных программ. Тем более что для советского правительства не были секретом планы западных стран — уже не просто использовать Россию в своих интересах, а напрямую колонизировать ее. Кстати, зря говорят о беспримерных жестокостях гитлеровских оккупантов на нашей территории. Резко выбиваясь из правил ведения войны на территории Европы, они прекрасно вписываются в другой ряд — колониальных войн. Белые колонизаторы — англичане, французы, голландцы, испанцы — на захваченных ими землях Азии, Африки и Америки по отношению к местному населению вели себя именно так. Другое дело, что европейская история не рассматривает эти войны как полноценные. Сказать, почему? Да потому что велись они с неполноценными людьми, с недочеловеками.

В этом причина того, что нынешние европейцы, всячески смакуя мизерные жестокости Красной Армии в Германии, в упор не видят несравнимо больших жестокостей гитлеровских войск в СССР. Любые сравнения тут неуместны, ибо мы для них были, есть и будем недочеловеками. Они — люди, а мы — медведи. Независимо ни от чего, даже если Европа будет сидеть по уши в навозе, а Россия летать в космос и кормить своих жителей на завтрак черной икрой — всё равно[2]. Это не лечится.

Поэтому уже с 1918 года было абсолютно ясно, что Россию не оставят в покое, какой бы строй в ней ни возобладал. Любопытный нюанс: по итогам Гражданской войны западные державы были готовы признать любое количество правительств, появившееся на построссийском пространстве, в том числе и Ленина сотоварищи. Большевиков не признавали не потому, что они были таким уж плохим правительством, а потому, что они были единственным правительством России, и в качестве такового мешали «европейских братьям» ее схарчить. Ничего личною, господа, только бизнес!