Читать книгу "Затмение - Айя Субботина"

Второй рукой хватает меня за бедро и чуть не силой вдавливает в матрас, потому что я больше не властна над своим телом.

— Я выпью тебя, как хмельное лунное вино, — обещает Блайт и вдруг хватает меня за ноги, рывком подтягивает к себе, раскрывает, будто чашу.

— Прекрати, — пробую сопротивляться я, но лишь до тех пор, пока он не прикасается ко мне языком.

И меня вышвыривает туда, где нет ни неба, ни звезд, ни облаков. Только странные вспышки цвета болезненно-яркой голубизны. Он такой жадный, ненасытный, и его язык творит такие вещи, что скромница во мне просто падает в обморок, уступая место той, другой, которая бессовестно комкает в кулаках простыню и просит не останавливаться. Он лишь приколачивает меня взглядом, улыбаясь так, будто достал запретный плод и на правах победителя собирается смаковать его медленно, всю ночь.

Он слизывает с меня все: кровь, желание, страх, остатки благоразумия, которые гаснут в моем сумасшедшем стоне. Удовольствие хлещет раскаленной плеткой, стегает, заставляет сердце вырываться из клетки ребер. И Блайт даже не скрывает, что пробует каждый мой стон, глотает крик, а когда я бьюсь в безумном сладком огне, царапает клыками нежную кожу.

Кажется, даже боги не придумали слов, которыми можно выразить то, что я чувствую. Полет без крыльев, на удачу, прямо над ледяными пиками. И я со всего размаху насаживаюсь на них грудью, как бумажный змей истекаю кровью и верой и хочу только одного — растянуть агонию на века.

— Ты моя, сладенькая, — шепчет Блайт, утягивая меня в порочную глубину своих глаз.

Как будто это не просто слова, как будто это волшебное заклинание, после которого на мне навечно останутся его метки. Сохранятся клейма поцелуев по всей коже, и даже в том месте, где меня поглаживает его взгляд, останутся невидимые рисунки. — Никто и никогда не будет владеть тобой, даже если моря станут солью, а снега растают и погребут под собой половину материка.

Он дает мне отдышаться, но я не пытаюсь раздумывать над его словами. Качаюсь по кровати, словно кошка, лишь изредка поглядывая, как Блайт наливает вино в серебряный кубок и делает несколько глотков. А потом сама тянусь к нему, но не смею даже прикоснуться. Просто прижимаюсь губами к его рту и вытягиваю последний глоток вина, который он не успел проглотить. Наверное, так ведут себя падшие женщины из борделей, когда отравлены сладким дымом забвения. Ни стыда, ни мыслей о последствиях, я отравлена своим Белым волком и послушна его воле.

Он притягивает меня к себе грудь к груди, наши сердца бьются часто и хаотично, словно влюбленные птицы в разных клетках бросаются грудками на острые прутья, наплевав на боль и последствия. И мне начинает казаться, что у нас с ним — одно сердце, просто странно разделенное на две части, по воле Кудесника вложенное в две разных груди. Или это просто моя пьяная фантазия?

Блайт вдруг чуть отклоняет голову: светлые волосы сползают набок, оголяя шею с тугой артерией, по которой струится то, что для меня жизненно важно, то, без чего я умру. Это больше, чем безумие моей странной любви, это… как будто часть чего-то большего, обязательная нота в мелодии, которую я не слышу. Мы оба знаем, что я должна это сделать, но мне не хватает смелости, поэтому Блайт прижимает мою голову к себе, надавливает на челюсть, заставляя открыть рот. Его кожа под моим языком вкуса первого снега и ледяной бури, метели в самую темную ночь. Я мгновенно коченею и, чтобы не упасть замертво, сжимаю зубы до хруста за ушами. Плоть Блайта так податливо вскрывается, впуская в рот капельки его личного вкуса. Я такая жадная до него, ненасытная и голодная, а на вкус он — словно самый изысканный обжигающе горький яд. Но я глотаю все до капли и раскидываю руки, падая. Мой полет длиною в бесконечность, и ветер свистит в ушах, но Блайт ловит меня. Переворачивает и усаживает на себя.

Мы оба в крови, пьяные от любви, от одной на двоих боли, спутанные нитями судьбы.

— Мое Совершенство, — дразнит он.

И я подхватываю слова, словно заклинание:

— Твоя, всегда твоя, до самой смерти твоя…

Голова все еще кружится, и слабость в коленях мешает контролировать свои движения, но я сажусь на него так развратно, как только могу. Упираюсь ладонями в живот, а Блайт тянется навстречу: приподнимается на локтях, тянется языком к моей груди, прикусывает соски и тут же облизывает их. Я бы умерла и улетела вновь, продолжи он то же самое, но мы оба хотим большего.

Я обхватываю его двум ладонями. Блайт громко и протяжно стонет, закусывает губы, а я зачарованно слежу за тем, как под белой кожей проступают темные вены, как в щелках глаз растекается лавовое марево.

— Прошу… — умоляет он, бесконтрольно толкаясь бедрами мне навстречу.

До этой минуты он контролировал все, каждый мой вздох и каждое свое движение, но теперь вся власть в моих руках.

— Посмотри на меня, — требую я, удивляясь собственной смелости.

Блайт лишь на немного приоткрывает глаза, но этого достаточно. Я хватаюсь за его взгляд и медленно опускаюсь бедрами. Замираю, прикусив губу от боли, которая разрезает меня на части. Хочу сделать паузу, но Блайт тянет на себя, насаживает до самого основания. И в этой боли мы соединяемся в одно целое, становимся чем-то большим, чем два человека, соединенные любовью и этой странной ночью.

И он толкается снова, наперекор моим попыткам задержать мгновение, дать своему телу привыкнуть. Покоряет, превращает в свою собственность, в добычу, которая сдалась без боя. Просто врывается в меня резкими толчками нетерпения. И в конце концов, не остается ничего, кроме моих криков и его хриплых стонов, воздуха, пахнущего солью крови и звуков влажной страсти. Но и это в конечном счете разбивается вдребезги, когда я заканчиваю эту песню самой высокой нотой.

И падаю в объятия Блайта, раскаленная, как само солнце.

глава 31

Меня будит собственный крик и детский плач. Вскидываюсь на постели, прикрываю глаза от тусклого света лампы и начинаю судорожно искать виновника моего кошмара. В ушах до сих пор стоит детский крик, такой громкий, словно несчастного младенца мучают, растягивают на дыбе или варят живьем.

Лишь спустя какое-то время понимаю, что это был просто кошмар. И что постель, в которой я совершенно точно уснула в объятиях Блайта, теперь совершенно пуста и остыла, и от него не осталось даже следа на подушке. Опускаю ноги, вздрагиваю от холода, который ударяется в босые ступни. Блайта нигде нет, но дверь на улицу немного приоткрыта, и я вижу в проеме тень, которая замерла на свежем снегу. Набрасываю на себя покрывало, с трудом нахожу свою обувь и выскальзываю наружу.

Тихо падает снег, но вокруг нас стоит плотная завеса метели. Мы словно в коконе самой зимы, надежно спрятаны в ее холодных стенах от внешнего мира и случайных путников. Блайт в одних штанах, стоит спиной, и я почему-то замечаю, что под подошвами его тяжелых ботинок снег не приминается.

— Было очень… грустно просыпаться одной, — говорю тихо, но здесь нет ни звука, поэтому он непременно услышит мои слова.