Читать книгу "Долиной смертной тени - Дмитрий Володихин"

– В любом случае, меня отсюда не сдвинуть, я остаюсь. Возможно, я еще пригожусь тут кому-то…

Алекс уставился на Огородника. Ужасно удивленное у него, у заводского, лицо.

– Я тебя не понимаю.

– Какая разница? А взять меня – дело непростое. Сложнее, чем кажется.

– Твое дело, болт. Ты… жди к вечеру гостей. Пришлю к тебе троих стрелков с харчами, пусть посторожат тебя… с этим дерьмом ходячим. – Кажет пальцем на разбойника. – Пока твои терранцы его не заберут.

– А вот за это спасибо. Бог свидетель, я очень тебе благодарен.

– В аду сочтемся… – отвечает ему Алекс, поворачивается потом, да и идет себе по своим делам. Вот. Кончен разговор у них.

– Я с тобой, – Огороднику я говорю. И он мне кивает. То есть разрешает с ним пойти.

…Только-только домой Огородник зашел, ему кот навстречу выбегает. Весь распушился, распушился, хвостом играет.

– Мрроуррк! – то есть это он говорит, что вот мол, давно тебя, Огородник, не было.

– Ну извини, котя. Задержался.

Берет зверя на руки, чешет ему за ухом, о других будто бы забыл. Обо мне забыл, о разбойнике тоже забыл. Вот. Кот к нему щекой прижимается, трется… Огородник у него спрашивает, а голос – хуже чем в суде был, серьезный и очень грустный голос, вроде кто-то ушел от него, а обратно не вернется:

– Что, котя, как думаешь, прибили бы они меня?

Кот ему:

– Мряк!

– Вот и я не знаю…

* * *

Вот прошло три дня после суда. Вольфа-младшего нашли со свернутой шеей. Вместо него капитаном сделали Рувима Башмака с Холма.

Про Рувима Башмака люди говорили разное. Одни говорили: «Он ничего, хоть и не очень». А другие говорили: «Он не очень, хоть и ничего».

А кто Вольфу шею свернул, не дознались совсем.

* * *

Я напросился к Огороднику. Пожить. Как-то мне страшно сделалось домой идти. Одного меня… одного меня… с одним со мной чего хочешь сделают. А у Огородника когда я, то, может, забоятся.

И он махнул рукой, сказал, что вот, живи.

Ну, я у него и зажил тихонечко.

Мало кто к нам приходил. Вот, заводские приходили, посторожили. Потом за разбойником Бо Коротышкой терранская леталка прилетела, и его забрали. Старик Боунз приходил, лицо у него разбитое, из губы кровь капала, из носа тоже кровь капала. Еще старик Боунз с собой старуху Боунзиху привел, она его все время за дурость ругала. Потом оказалось, старуха Боунзиха умеет вкусно готовить. Вот. Огородник Боунза полечил немножко. Тут как раз пришли Бритые, и с ними Хромой, и с ними еще десять человек. Или даже одиннадцать человек. Кричали-кричали: «Выходите, все вам открутим, что торчит, все поломаем, все разобьем!» А Огородник вынул штучку, называется фотограната, и кинул на улицу. Я ему: «Ты чего же, поубивать их захотел?» А Огородник мне: «Да нет, это пугач всего-навсего… Походят с полдня слеподыринами, потом подумают, прежде чем второй раз сунуться». Я ему: «Чего… пугач?» А он: «Да сейчас там светлее, чем если бы звезду к самому носу поднесли. Не высовывайся». И я не стал. А они там кричали-вопили-стонали. Второй раз не пришли совсем. Забоялись, наверное, какие шутки еще Огородник пошутит. На другой день дистрикт Сноу-роуд пришел всей кучей. А там их одних взрослых и здоровых оказалось целых семеро. Забрали к себе старика Боунза и старуху Боунзиху. Сказали Боунзу: ты нам понравился, давай, селись у нас, никто тебя не тронет, будешь олдерменом. И что есть порядочная халупа, не хуже его нынешней, тоже сказали. Вот. Конечно, старик со старухой к ним пошли. Хорошие люди, добрые люди, только старуха все время болтает. Боунз меня еще обнял. Чего это он?

О, вспомнил еще важное: Огородник леталку назвал «антиграв». Серьезное слово.

Я тоже мало куда ходил сначала. В дозоре же вместе с Огородником я. Вот. Мы вдвоем и отправлялись. И на работу тоже так же. А еду мою он за меня получал. Из олдерменов меня быстро вынули, всего за три дня. И вместо меня в олдермены старика Стоунбриджа вдели. Вот хорошо! Стоунбридж-старший уже совсем древний, больной, Боунз в два раза живее. Стоунбрижду в дозор ходить очень тяжело, пускай отдохнет теперь. Хорошо придумали.

Потом я заскучал. Я подумал: а как же мое жилище? Пропадет моя халупа. Или испортят, или займет кто-нибудь. Уж очень хорошая халупа. Огородник сказал: «благорасстроенная». Нет. Неправильно. Правильно будет «благоустроенная».

Огородник меня проводил, даже починить там кой-что помог. Конечно, напакостили. Дверь сломали, посуду мою утащили, а посередине комнаты сделали кучу. Ой-ой! Но я не расстроился так особенно. Я думал, они хуже сделают. Кучу я убрал, дверь мы вместе с Огородником починили, а новую посуду он мне из Tikhaya Gavan’ привез. Еще лучше старой! Вот.

Конечно, тревожили меня, когда я опять у себя стал жить. Плохие же люди, они какие? Их хлебом не корми, дай кого-нибудь потревожить. Сначала глупости всякие болтали, обещали все мне поломать. Особенно Бритые. И я везде с дозорным дробовиком ходил. Даже когда за едой и за водой. Да. Потом пришел кто-то ко мне, уже вечер был, темнота вокруг, никого не видно. И я вдруг слышу: в кориборе у меня люди топочут и шебуршатся. Тихонечко так, но я услышал. Чем я Огородника хуже? Я тоже много чего могу. Вот, закричал на них, на шалопутов:

– Эй-эй! Хотите дробью по вам пальну?

Они подальше отошли, а все еще шебуршатся. Вот. Я как сделал? Я вышел в корибор и стрельнул один раз в потолок. Да. Чтоб не задеть никого. И у меня один еще заряд остался. Если б они на меня бросились, я бы тогда уже по ним ка-ак дал бы! Но им всем не видно же было, в потолок я стрельнул или не в потолок, они испугались все, загомонили и на двор побежали. Вот так вот.

Больше никто ко мне не приходил, никто ничего не говорил, и плохих шуток тоже никто не шутил.

Только мне почему-то скучно стало. Раньше скучно не было, а теперь стало очень скучно. На дождь смотрю, а удовольствия нету. Просто так из окна смотрю, а тоже нету удовольствия. Плохо мне. Чего-то сверлит-сверлит меня изнутри. Беспокойно мне.

Я тогда попробовал походить к Огороднику: помогал ему chasovnia строить. Он сначала терпел-терпел, потом сказал: «Хороший ты человек, Капрал, только у тебя руки под это дело не заточены. Давай-ка мы просто будем с тобой разговаривать». Вот. И мы, конечно, разговаривали. С ним хорошо разговаривать. Но мне все равно беспокойно. Я хочу чего-то делать, а чего делать, не знаю.

Вспомнил я Ханну. Давно она уехала? Давно уже. Она, наверное, вроде меня. Или это я вроде нее. Она тогда сказала: «Я перестала быть как деревянная», – или чего-то такое она сказала. Да? И я вроде бы перестал быть как деревянный.

Или нет. Она не хотела стать деревянной.

Тогда я тоже не хочу…

Один раз мы сидели с Огородником, говорили-говорили. И я прямо посреди беседы нашей р-раз ему и сказал: