Читать книгу "Лишние дети - Маша Трауб"

– Не знаю. Я ведь не была в больнице.

– Все равно расскажи. Они ведь дружат? В смысле, дети на пятидневке? И им не нужно каждый вечер домой возвращаться. К своим родителям. Они есть только у себя. И помогают друг другу. Я всегда тут рисую – окно на их веранду выходит. Я вижу, как они гуляют, как играют. И я бы хотела на пятидневку. Хоть завтра. Я даже просилась меня туда отдать, но мама считает, что так поступают только безответственные родители. А она не такая, поэтому будет со мной мучиться. Зачем? Она меня спросила, надо ли мне, чтобы она со мной мучилась? Они, дети с пятидневки, есть друг у друга. Даже ты можешь туда прийти, и тебе будут рады. Ты хоть не одна. У тебя есть тетя Света и тетя Роза. Есть Филя. И Стасик. А я? Кто есть у меня?

– Бабушка и папа. Ты сама говорила, что я не могу этого понять, потому что у меня никогда их не было. А у тебя есть. Пусть не каждый день, но есть. Они твоя семья. Бабушка будет приходить к тебе в больницу. И папа тоже. Какая разница, почему они станут это делать? Ты не останешься в одиночестве. А мне даже в больницу нельзя попасть. Мама работает. Когда я неделю дома пролежала с сотрясением, мама все время говорила, что я очень не вовремя это сделала. Что у нее совсем на меня нет времени и я ей весь график сломала. Я сказала, что мне уже хорошо, но обманула. Голова все еще кружится. И тошнит иногда. Мне на пятидневке тоже было лучше, чем здесь, но мама меня туда больше не отдает. Она не хочет показаться плохой. Она ведь мать-одиночка, ее поэтому все жалеют. А если я на пятидневке, она уже не должна будет разрываться между мной и работой. Мне кажется, она тоже хочет считать себя хорошей.

– В больнице все одинаковые. Все больные. И поэтому поддерживают друг друга и помогают. Когда умер тот мальчик, про которого я тебе рассказывала, все дети в коридор вышли и смотрели на врачей. Врачи кричали, чтобы все вернулись в палаты, но никто не уходил. А потом они понесли этому мертвому мальчику игрушки, карандаши, конфеты – у кого что было. И засыпали подарками его кровать.

– Он же уже умер и ничего этого не видел. Это ты видела, – сказала я.

– Нет, мне кажется, он все чувствовал. Я бы хотела умереть так, как он. И чтобы мою кровать тоже завалили подарками. Ты что, никогда не думала о смерти?

Я не ответила. Да, думала, сто раз. Мне тоже хотелось умереть, чтобы увидеть, как плачет мама и как ей без меня плохо. Я бы хотела, чтобы она позвонила моему отцу и он бы пришел на мои похороны. Ведь все приходят на похороны, даже самые дальние родственники. Это я точно знала. У нашей соседки умер муж, и столько людей съехалось! Соседка многих и не знала, видела впервые в жизни. Но я не хотела умирать. Из последних сил хотела жить. Наверное, я была ненормальной, но за жизнь боролась и просто так не сдалась бы ни за что. Даже за возможность целыми днями рисовать принцесс я бы постаралась продержаться на этом свете.

Многие дети живут, потому что живут. А я жила по-другому. Выживала. Каждый день. И прожитый день шел мне в копилку. Я часто думала о том, что у меня было в миллион раз больше шансов умереть, чем у остальных детей. Например, когда я ходила мимо помойки, где бегали стаей бродячие собаки. Они ведь могли меня загрызть или укусить. Они, кстати, пропали. Эти собаки. И я ходила спокойно. Мальчик из соседнего подъезда пошел гулять, и одна из собак его укусила. Он умер от бешенства. Наверное, ему поздно начали делать уколы или вовсе не делали. А до этого собаки набросились на женщину, но она не умерла, а просто заболела. Родители умершего мальчика вызвали специальную службу, и всех собак поймали и увезли. И тогда же, когда собак ловили, я увидела бабушку, которая стояла рядом с помойкой и плакала. Мама умершего мальчика набросилась на нее с кулаками. Бабушка не сопротивлялась, даже лицо руками не заслоняла. Мама мальчика била ее и руками и ногами, когда бабушка упала. Вокруг столпились люди и говорили, что эта бабушка подкармливала бродячих собак. Каждый день приносила им еду, вот они и собирались около помойки. И бабушка жалела собачек. Она твердила, что они не виноваты, а виноват мальчик – наверное, он первый начал их дразнить или обижать. И после этого мама мальчика начала ее бить.

На месте этого мальчика могла оказаться и я. Хотя собак не дразнила, но и не очень разбиралась в собачьем поведении. Филя был не очень собакой, а скорее кошкой. Мне кажется, он не только лаять не научился, но и кусаться не умел.

Я могла оказаться под колесами машины. Дорога от дома в детский сад шла через пусть и небольшую, но дорогу. Несколько раз там сбивали людей. Я видела собственными глазами, как машина сбила женщину, и она кувыркнулась в воздухе, после чего приземлилась на асфальт. Я могла получить ожоги на кухне, если бы на меня свалилась кастрюля с кипящим на плите борщом. Я вечно крутилась возле кастрюль, хотя тетя Света меня отгоняла. Но мне так нравился запах готовящейся еды! Именно горячей. Да что угодно могло со мной произойти, но я оставалась невредимой. Как я уже рассказывала, меня и болезни не брали – не заразилась ни корью, ни ветрянкой, ни свинкой. Хотя даже Стасик переболел свинкой. А ветрянка считалась чем-то вроде насморка. До того сотрясения мозга я никогда ничего себе не ломала. Тот случай, когда Светка специально прихлопнула мне дверью пальцы, не в счет. Ведь это не я сама себе сделала. Все дети могли похвастаться хоть одной сломанной костью – на руке, ноге или в носу. Но нет. Я отделывалась синяками. Будто меня что-то спасало и берегло. Тетя Роза говорила, что это ангел-хранитель накрыл меня крыльями и охраняет от бед. Но в ангелов я не очень верила, потому что не могла себе их представить. Я больше верила в теорию Стасика, который говорил, что некоторые люди выживают вопреки всему. Например, в катастрофах, где все умирают и лишь один человек выживает. Я верила в то, что оказалась сильнее многих детей. Я не могла умереть от голода, потому что умела добыть пищу. Не могла умереть от переохлаждения, потому что нашла себе пристанище, чтобы отогреться. Я нашла себе друга, который мог ответить на мои вопросы и успокоить. Елена Ивановна иногда называла меня «хитрой жучкой» и «рыбой-прилипалой». Да, наверное, я стала и жучкой, и рыбой. Но мне до истерики хотелось жить. Назло всему и всем. И я не понимала, почему Юля так быстро сдалась. Почему она не хочет бороться? Разве ей не интересно, что будет дальше? Я оказалась другой. Обо мне никто не заботился и за меня никто не волновался, но я оказалась живуча.

– Так ты мне не поможешь? – спросила я у Юли, возвращаясь к теме заговора про тетю Катю.

– Нет. А тебе что, самой страшно? – удивилась она.

– Если честно, да, – призналась я.

– Так только в первый раз. Привыкнешь.

– Сколько раз ты проклятия насылала?

– Ну, раз десять точно.

– И всегда сбывалось?

– Нет, но никогда не знаешь, когда сработает. Иногда не сразу, а позднее.

– Мне жаль, что тебя положат в больницу. – Я хотела сказать Юле что-нибудь приятное.

– А мне нет. Совсем. Ни капельки. Мне не нужно будет вставать рано утром и идти в садик. Я смогу спать, сколько захочу. Вот так.