Читать книгу "Сеть Сирано - Наталья Потёмина"

Открыл всю нашу переписку, думал, может, там что найду? Ничего, Вован, буквально ничего примечательного. Вежливый набор фраз, недомолвки, улыбки… Ни мыслей каких-нибудь особо умных, сногсшибательных, ни юмора искрометного, живого, ни намеков тонких, многообещающих, ничего такого, за что можно было уцепиться глазом… Но ты не поверишь, Вован, я чуть не плакал!

Что такое слова? Слова — говно. Они ничего не значат. На каждое умное изречение, всегда найдется другое, полностью опровергающее первое. Истина лежит где-то посередине и ее постичь невозможно. Одно я знал совершенно точно — там, по ту сторону монитора, на меня смотрит моя, и только моя женщина, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы она никому кроме меня не досталась.

Но быстро сказка сказывается, а дела мои были в самом плачевном состоянии. Через неделю ее равнодушного молчанья, я, наконец, понял, что в женщинах, а особенно в принцессах, я абсолютно ничего не понимаю! Весь мой богатейший, непосильным трудом нажитый опыт яйца порченного не стоит. Да и бог с ним, с яйцом. Жизнь и не таких рьяных ставила раком и имела с особым удовольствием. Не я первый, не я и последний. Справлюсь, обойдусь, выживу. Но перед этим я должен был понять, почему? На каком основании меня переместили из списка особо избранных (мне все еще хотелось в это верить!) в список жестоко удаленных. Нераспечатанный зеленый конвертик означает то же самое, что и вернувшаяся корреспонденция: адресат выбыл в неизвестном направлении или ищи ветра в сети.

И я пошел искать. Потому что не привык сдаваться без боя. Во что бы то ни стало найти и обезвредить, хотя бы для того, чтобы мое слово стало последним. Не может быть, чтобы она удалилась совсем. Скорее всего, она закрыла прежний профайл, чтобы завести новый.

В своем поиске я задался только тремя параметрами: имя, возраст и город проживания. На самом деле, это оказалось проще, чем я мог себе представить. Уже в начале второй тысячи анкет беглянка нашлась. Я даже расстроился. Каких-то пару часов поисков, и вот она вся у меня как на ладони. Ну что с тобой делать, разудалая моя? Сразу отвернуть башку или немного помучить? Любимая, как ты могла?

Но к счастью я вовремя понял, что если начну с обвинений, то, скорее всего, вновь получу отказ. И тогда волк натянул на себя баранью шкуру. Мол, дорогая, пусть господь вам простит прегрешения, и бла-бла, снизойдите до своего бедного рыцаря, бла-бла, вернитесь к нему изнуренному, раздраженному, обескровленному своим поражением, бла-бла-бла-бла… Когда писал, думал, что притворяюсь, когда прочел, понял что, все написанное — правда чистейшей воды.

«Тянулись дни… А в них светало и золотилось…» Где слышал я эти строки, в какой поэзии? Или вот еще: « Ну что вам рассказать про Зурбаган» — эта глупость тоже намертво ко мне пристала. Мысли, фразы и слова носятся в воздухе как угорелые стрелы. А моя коварная все молчит, не выдавишь и слова. И вот в тот самый момент, когда я реально подготавливал снасти для своего собственного повешенья, пришло сообщение, не содержащее ни одного, заметь, ни одного слова! Одни числа! Но какие! Тройки, семерки, тройки, семерки, тройки — сплошь счастливые цифры, и все в номере ее телефона!

Тут пришла моя очередь брать паузу. Это дело надо было переварить. Переваривать в одиночку не хотелось. Связаться с тобой и поделиться радостью я не мог. Или не хотел, заранее представляя, на какие высоты своего гомерического гогота ты меня поднимешь. Позвонить знакомым девчонкам и узнать, что их заставляет раздавать свои телефоны направо и налево тоже как-то глупо. Все и так ясно, как день.

Люди встречаются, люди влюбляются, женятся… И моя очередь тоже, кажется, подоспела. Осталось только просунуть голову в окошечко кассы и молвить: я такой-то и такой-то пришел за своей, честно заработанной долей счастья. Выньте мне ее и положьте. А я распишусь у галочки.

И что же ты медлишь, чувак? Что переминаешься с ноги на ногу, сигаретку нервно смолишь, задерживаешь товарищей? Забирай и уходи. Освободи место следующему.

Ну, я так почти и сделал. Место освободил, а забирать не стал. Добровольно вышел из очереди и пошел, куда глаза глядят. А они в этот вечер смотрели совершенно в разные стороны. Я воткнулся куда-то посередине, где было темно и пахло газом. Вот, думаю, сейчас чиркну спичкой, и все на фиг взорвется.

Чиркнул.

Не взорвалось.

Балерины у шеста довольно часто сменяли друг друга. Каждую из них хватало ровно на одну порцию моего вискаря. Кончалась девочка, кончался виски. Новая доза — новая грудь. Ноги… Попа… Хлыст… Лифчик… Сапоги…

Я тоже довольно быстро кончился. Тела завертелись быстрее. Газ упорно не поддавался поджигу. У меня пропали сигареты. Я повернулся попросить и тут же получил в морду. Пол был каменный и холодный. Я чувствовал этот холод лицом. Вставать не хотелось, но мне помогли. Туалет был весь в гламуре. Из писсуаров били прожектора. Вместо раковин — биде. Я сунул в биде голову и ненадолго заснул. Мне снились три карты: тройка, семерка, дама. Седая старая дама с огромным беременным животом.

Да, Вован! Истина в вине… Послушайся я тогда своего подсознания, которое только на пальцах мне не объяснило, что делать, чтоб не стать виноватым, ни сидел бы я, Вован, здесь, ни марал бы даром бумагу.

Какой мудак сказал, что утро мудренее? Если то, что я испытывал на следующий день, называется мудростью, то что же такое глупость?

Я ей позвонил. Нет, вру. Я вновь зассал. Я ей написал с просьбой назначить день, час и место встречи.

Прошел один довольно долгий день. И хорошо, что он был. Я успел сложить себя в кучу. Из отдельных сиротливо болтающихся членов получилось нечто напоминающее человека. Еще одна спасительная ночь и вот свежевыбритый, щедро наодеколоненный бонвиван с одуванчиком в петлице своего единственного пиджака топтался у памятника застрелившегося поэта, выискивая в толпе сам не зная кого.

О, эти встречи по переписке… Коварство ваше имя… Глаза мои устали круглиться, рот — выдавливать из себя улыбку. Фотографы, разбейте ваши объективы. Вы не художники, вы — маляры. Сделать «похоже», это не значит, сделать хорошо. Хотя, что я к вам привязался. Я сам был рад обманываться. Но последний случай стал единственным в своем роде.

Итак, она звалась Джоанна. А на самом деле Ольга, Оленька, девочка моя… Виденье… Прошла как каравелла по зеленым волнам… Я оглянулся… Я узнал ее сразу… Матовое лицо, синие глаза, тонкие руки, тонкие ноги. Вот так бы взял и понес. Через всю жизнь, до самой смерти. Как Ромео Джульету, как Тристан Изольду, как Медведь Машу и т. д.

Моя эйфория была бесконечной. Она длилась и длилась. Плыла и плыла. Летела, пела, звенела. Бог не придумал еще тех красок, чтоб описать тебе, мой друг, всю гамму моих переживаний. И если бы не эта гадская пелена, все могло бы сложиться по-другому. Бди, сказал Прутков, и он был прав.

С самого начала были звоночки. Да что там звоночки… Колокола били… Чугунным пестиком прямо по моему тупому черепу. Как она сидела, как она смотрела, как себя вела. Раздваиваясь, размножаясь, уплывая из поля моего зрения. Конечно, я ее напоил. Конечно, я напился сам. И мне нравилось наблюдать, как она по-детски хлопала ресницами, как вульгарно хохотала, как художественно курила, высоко поднимая подбородок и выставляя напоказ свои цыплячьи ключицы. От растерянности я сразу положил ей руку на колено, и моя ладонь двигалась взад-вперед автономно от меня, не затрагивая ни моих мыслей, ни моих чувств. Моя девочка только шире раздвинула ноги, чтобы мне стало еще свободней, и я не преминул воспользоваться ее приглашением.