Читать книгу "1793. История одного убийства - Никлас Натт-о-Даг"

– Ну нет… вокруг колодца. Мы здесь, на острове, танцуем вокруг колодца. Вокруг колодца, пожалуйста… пройдись вокруг колодца, дай нам убедиться, что ты и в самом деле такая ловкая танцовщица.

Петтерссон протянул Драконше руку и проводил к колодцу, где склонилась в полупоклоне чугунная колонка.

Драконша неуверенно огляделась, но стряхнула робость, победоносно вскинула голову, положила руки на плечи отсутствующего кавалера и прокружила вокруг колодца в ритме одной ей слышного вальса.

Петтерссон похлопал в ладоши и присвистнул:

– Превосходно! Фрекен Эрссон и в самом деле неплохо танцует. Позволь попросить еще один кружок – надо же увериться, что это не случайность.

Драконша протанцевала еще круг – ничем не хуже первого. Но на третьем и четвертом энтузиазма заметно поубавилось. Она уже не обнимала невидимого партнера, а танец скорее напоминал неторопливый менуэт, чем вальс.

А когда Петтерссон опять поаплодировал и попросил потанцевать еще, она уставилась на него и скрестила руки на груди.

– Хватит плясок. Это уже не смешно, к тому же мне очень надо в сортир. Или в кусты, или вон туда, за угол.

Не сводя с Драконши глаз, Петтерссон щелкнул пальцами в сторону стоявшего рядом с Анной Стиной пальта. Тот сорвался с места, пересек двор и скрылся в одном из флигелей.

Когда Петтерссон снова заговорил, в голосе его уже не было притворной галантности.

– Насчет пописать подождешь. Сначала танцуй. Вот так, фрекен Эрссон. Сейчас вернется Лёф и принесет маленький сюрприз, но кружок сделать ты точно успеешь. А может, и два.

Это уже был не танец, скорее проход с отдельными судорожными, очень смутно напоминающими танцевальные движениями.

Вернулся пальт с мешком через плечо. Петтерссон взял у него мешок и подошел к Драконше.

– Здесь живет Мастер Эрик. Погоди, я тебе его представлю.

Он достал из мешка длинную, не меньше двух локтей, ременную, сужающуюся к концу плеть c резной рукояткой.

– Фрекен, должно быть, никогда не видела настоящей плетки. Нам, разумеется, не понадобится помощь Мастера Эрика, пока фрекен держит такт.

Она успела протанцевать два или три круга, прежде чем последовал первый удар. Замедлила шаг. Свист и чмокающий шлепок, отозвавшийся эхом в закрытом со всех сторон дворике. Она отчаянно вскрикнула, а на лодыжке тут же вспух ярко-красный рубец. Драконша закусила губу, чтобы не заплакать, но по частому дыханию было заметно, что она еле сдерживает слезы.

– Не страшно, фрекен Эрссон, – ласково сказал Петтерссон. – Мастер Эрик может и похуже. Так что смотри, а то ему опять захочется поучаствовать в твоем танце.

В окнах флигелей появились лица, бледные и изможденные. Драконша протанцевала еще пять кругов, и последовал новый удар, по икрам – такой сильный, что кожа лопнула и брызнула кровь. Еще семь кругов – и она не выдержала, обмочилась, на светлой юбке расплылось темное пятно. Только теперь Карин начала плакать, сначала тихо, потом все громче и громче. Вскоре плач перешел в вой, и на фоне этого воя уже не различить было отчаянные стоны от сыпавшихся на нее ударов. Она выкрикивала какие-то мольбы, звала мать, но Петтерссон не слушал, время от времени взмахивал плеткой и бил – по бедрам, спине, ягодицам. Прошло не меньше часа. Драконша упала на четвереньки, но он ударами заставлял ее ползти вокруг колодца.

Прозвонили часы на башне. Заключенные высыпали во двор и потянулись в другой флигель, должно быть, на кормежку. Некоторые хихикали, глядя на Драконшу, – у той уже не осталось сил кричать, она только хрипло всхлипывала. А большинство словно и не замечали происходящее: шли молча, с остановившимися взглядами. Серые тени, бывшие когда-то женщинами и девушками.

От куража Драконши, которым она славилась в предместье, не осталось и следа. Словно плетка Петтерссона сорвала с нее, как с луковицы, всю шелуху, и остался только перепуганный, смертельно измученный ребенок. Анна Стина стояла не шевелясь, с закрытыми глазами и чувствовала, как в ней поднимается ярость, как крепнет и затвердевает скорлупа ее души. Злобный негодяй истязает девочку просто так, ради своего удовольствия, и право на его стороне. Никто даже пальцем не шевельнул, не запротестовал. Петтерссон – такое же чудовище, как Андерс Петтер, как пастор Люсандер в своей конторе, как судья, как Фишер и Тюст со своими шпагами, веревками, дубинками и плетками.

И пока Драконша ползала вокруг колодца, оставляя за собой кровавый след, Анна Стина дала себе слово: никогда. Никогда она не смирится, никогда не позволит превратить себя в бессловесную тень. Все мысли ее, все, что она делает, будет направлено только на одно: как можно скорее выйти из этого проклятого заведения. Пока она не потеряла свою душу. Для Карин Эрссон все кончено. Уже поздно. Она сломлена, и Драконшей ей больше не быть.

Грудь Петтерссона, больше похожая на кузнечные меха, вздымается и опускается. Он дышит часто и глубоко – не от усталости, как с отвращением поняла Анна Стина, а от возбуждения.

Палач вытер пот со лба, и взгляд его упал на Анну Стину, стоящую радом с тем самым пальтом, который бегал за плеткой.

– Эй, Юнатан! Отведи эту… выдели ей койку, покажи ее команду, дай миску и одежду. И принеси бутылку. Воспитание – дело утомительное. А я чувствую, фрекен Эрссон хочет сделать еще пару кругов, хотя по ней не скажешь.

7

Постепенно она узнала все обычаи Прядильного дома. Их не так много: работать с утра до ночи на одном из нескольких десятков старых прядильных станков со стертыми педалями и колесами. Их будят в четыре утра и сгоняют на утреннюю молитву; ее читает тот самый пастор, которого они встретили. Он, как правило, с тяжелого похмелья, его выдают трясущиеся руки и отечная физиономия. Потом завтрак – хлебные обрезки с квасом, в том же зале, где стоят станки. Там же и спят – узкие койки поставлены вдоль стен. Дневная еда в двенадцать часов, ужин – в девять вечера, по окончании работы. Жесткие куски солонины, протухшая салака с репой и замоченным овсом. Еду подают на блюде на четверых, и ее не хватает. Они все время голодны, и она поняла, почему. Днем во время еды всегда присутствует пальт с журналом – кто сколько наработал. Через него можно заказать дополнительную еду, но за плату. За каждый моток пряжи они получают несколько рундстюкке, и ожидается, что деньги эти будут потрачены здесь же, чтобы купить что-то сверх обычного рациона. Масло, сыр, молоко, мясо, нормальную солонину, не ту, которая годами валялась в тузлуке. Все покупают. Выбора нет – либо так, либо медленная голодная смерть.

Работа измеряется в мотках. В каждом мотке – три тысячи локтей нити. За весь первый день Анне Стине удалось выпрясть не больше ста. К тому же она владеет левой рукой лучше, чем правой, а станок приспособлен для праворучных. Нить получается то толще, то тоньше, чем нужно, и так повторяется раз за разом, как она ни старается. Иногда нить рвется, и надо быстро ее связать, чтобы не заметил надсмотрщик.