Читать книгу "Мир, который сгинул - Ник Харкуэй"

Они помогают пассажирам таскать сумки, придерживают двери для старушек, прыгают за руль и уносятся прочь. Все это волшебство, явно спланированная эвакуация, творится под музыку. Они прихлопывают, притоптывают и поют! Филантропизм на четыре четверти. Жители Фудина двигаются в такт (иначе попросту невозможно), поэтому никто не оступается и не мешает другим. «Грузим крышу три-четыре, по местам три-четыре, все готовы? три-четыре, врумм-врумм три-четыре» – и вот уже новый ряд спасательных машин с ревом мчится вдаль, и на площади их остается тридцать две.

Посреди этого выверенного хаоса стоит невысокий бородатый чудак с круглой головой и сверкающей озорной улыбкой, которая сделала бы честь рекламе зубной пасты для умеренно состоятельных, умеренно благочестивых (умеренно буйных, но с годами умеренно остепенившихся) азиатских джентльменов из хороших семей. На нем льняные брюки, рубашка с расстегнутым воротником и кожаная куртка. На поясе красный шарф или кушак, с которого свисают разнообразные вещицы. Две из них не назовешь иначе как саблями. Лицо этого джентльмена мне странно знакомо, но, поскольку он одновременно регулирует движение, поддерживает общий импровизированный ритм, язвительно беседует с пожилой старейшиной деревни, вздумавшей остаться дома, да к тому же отбивается от тощего нервного парня, похожего на верховного визиря, который запихивает его в скафандр, мне трудно вспомнить, где же я видел этого человека.

Наконец он отгоняет своего худосочного соратника, хватает матрону за тонкое запястье и, несмотря на восхищенные протесты, берет ее на руки. Узел женского пола не оказывает ни малейшего сопротивления, когда герой бросается (осталось пятнадцать секунд по расчетам Гонзо и почти шестьдесят пять по новым) к машине в заднем ряду, которая на фоне остальных выглядит как сокол среди воробьев.

Машина не гоночная. Конечно, ни один из автомобилей на площади изначально не был гоночным, но, в отличие от своих цветастых собратьев, это не «хонда-сивик» с системой закиси азота и прокачанной коробкой передач, не ревущий «форд-фокус», способный нестись как ракета. И даже не лягушачье-зеленого цвета «субару» с форсированным двигателем и колесами шириной с тюленью задницу. Она приглушенного темно-бордового цвета, солидная и мощная, явно бронированная. Стекла с тонировкой, но все равно видно, что внутри есть шторы. Спереди красуется серебряный ангел, а двигатель… такие двигатели раньше ставили в маленькие самолеты. Вполне допускаю, что эта машина догонит остальные, прежде чем водитель успеет сменить передачу. Да, перед нами «роллс-ройс», но примерно такой же «роллс-ройс», как кохинор – бриллиант.

В салон автомобиля, и близко не похожего на эвакуационный, сажают матрону, теперь хохочущую над возмутительным рыцарством своего спасителя, и я успеваю заметить, что внутри есть отдельная система воздухоснабжения. Как только герметическая дверь закроется, пассажиры будут в полной безопасности. Визирь и по совместительству водитель прыгает за руль. Убедившись напоследок, что эвакуация завершена, бородатый чудак смотрит на нас и поднимает руку – все нормально, спасибо, – ныряет в машину и долю секунды ждет, пока навороченный «сааб» освободит место. Затем раздается такой звук, точно взрослый бык отчитывает молодого («Нет, сын, мы не побежим к тем коровам, чтобы отыметь одну, а медленно спустимся и отымеем всех»), и «роллс-ройс» скрывается в облаке собственной пыли. Конвой движется, точно стадо газелей: машины объезжают друг друга хаотично, но решительно. Эти типы в крутых костюмах явно прошли курс вождения Ронни Чжана или какой-то другой, но очень похожий. Продвинутый, для тех, кто твердо решил много ездить и ввязываться в неприятности.

Гонзо пристально глядит вслед «роллс-ройсу». У него героизмус обломинтус. Он собирался положить жизнь ради четырех-пяти сотен гражданских, убивать за них, стать легендой и образцом бескорыстия. Не то чтобы он против случившегося, просто ему трудно переключиться. Гонзо был готов взять управление в свои руки, а теперь пытается угнаться за шестидесятилетним Таинственным Незнакомцем с улыбкой романтического героя, который командует армией пиратов-монахов-гонщиков и запросто хватает на руки страшных женщин, благоухая одеколоном и воплощая собой азиатско-монархический стиль. Глубоко в стволе Гонзова головного мозга, в той его части, что отвечает за самые примитивные и жизненно важные рефлексы, засела мысль, что такой прием сработал бы и с любой юной прелестницей. Это было видно по тому, как затаила дыхание Орлица Салли Калпеппер, и даже Энни Бык, равнодушная к мужскому полу как таковому, еще долго смотрит вслед отъезжающим машинам. Ли, вовеки благословенная, улыбается, но ее рука в моей не ослабла, и восторг вызван не беем, а происходящей чертовщиной. Рептилия в мозгу у Гонзо почуяла соперника. Однако важнее другое: теперь он играет в незнакомую игру – следует за лидером.

Мы летим за пиратским конвоем, как вдруг – несомненно, подчиняясь приказу из огромного «роллс-ройса» – машина перед нами резко сворачивает на непроходимое (по нашим картам) поле. Вся кавалькада устремляется в мешанину кустов, камней и оврагов, пестрые автомобили быстро скрываются за скалами. Ветер сдувает клубы пыли, последняя «хонда» ныряет в заросли и… все, их как не бывало. Я открываю карту. Несколько месяцев назад в том направлении была кучка зданий, горы и лес, то есть отчасти урбанизированная и отчасти скалистая (природизированная?) местность, теперь вспоротая бомбами, высохшими руслами и противопехотными минами. Если дорога уцелела или русло реки надежное, беженцы доберутся до гор, а там и до озера Аддэ с островами. Впрочем, мы все равно не узнаем, что они задумали и будут ли рады нам. Гонзо гаркает что-то Джиму Хепсобе, и мы отстаем, продолжая путь к сомнительной безопасности Штаба Командования.

Пластиковые наручники и: «В шеренгу по двое становись! Левой! Правой! Левой! Правой!» Да уж, не так я представлял себе встречу героев, но ладно хоть на месте не расстреляли. Прибыв на Выборную Арену, я почти сразу уяснил, что здесь мало кто разделяет наши представления о том, когда нас надо благодарить. Ребят Гонзо вообще официально не существует, а значит, их не могут привлечь к суду, не поставив под угрозу национальную безопасность. Ли – гражданская медсестра, так что под гнев Карсвилля попаду я один (впрочем, его это вполне устраивает, ведь руку ему сломал я). А то, что мы оказались правы и газовая атака действительно имела место, только подливает масла в огонь. Словом, торжественная встреча приняла форму двух вооруженных амбалов с каменными лицами. Хотя Карсвилля тоже постигло разочарование: военные полицейские не высмеивают меня и не бьют, а только виновато заковывают в кандалы, подавляя желание похлопать по спине и обнять.

Бен Карсвилль не на хорошем счету, и попытка принудить своих людей к газовому сеппуку вряд ли пойдет ему на пользу. Да, я повел себя недопустимо, но и Карсвилль наломал дров. Таким образом, кабинет Копсена – все же не военная тюрьма. Генерал Копсен выглядит напряженным и растерянным. Он пододвинул к себе красный телефон: вероятно, наши обдуманные действия сейчас обдумывают повторно. У генерала полно других занятий поважнее, и эта побочная сюжетная линия с участием одного из лучших его бойцов и чуть было не случившимся «полетом валькирий» наверняка выводит его из себя. Творится страшное. Вот уже много лет мы придерживаемся одной доктрины: отвечаем на оружие массового поражения той же монетой, и наше будет покруче вашего, так что поаккуратней там. Если сделать это сейчас, мир может существенно измениться. Видите ли, генералу Копсену не пришло в голову взять на эту войну обычные виды нетрадиционного оружия. Спорные химикаты и признанные-но-недооцененные средства ядерного сдерживания он оставил дома, прихватив с собой лишь самое новое и лучшее: детище профессора Дерека. Но, когда он его применит, многие занервничают и говном изойдут от ярости, активировав системы ПРО по всему миру, потому что полное исчезновение плохих парней в равной степени напугает и друзей, и врагов. Мир изменится, как изменился 6 августа 1945-го. Ладно хоть генерал и его боссы взяли пару часиков, чтобы все обдумать и, быть может, даже спросить себя, хорошо ли они придумали.