Читать книгу "Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера 1919-1920 - Хадлстон Уильямсон"

Все мы по возможности старались видеть только яркие стороны и не думать об эвакуации, но с прошедшего лета дела чудовищно изменились, и все чаще и чаще нам приходилось теперь задумываться о вероятности поражения.

Несомненно, эта возможность вызывалась полной неспособностью белых организоваться, а генералов – действовать согласованно друг с другом для координирования своих атак, неизбежной коррупцией, леностью и безразличием многих офицеров и чиновников, а также русским неумением быстро реагировать на события или принимать простейшие меры предосторожности от катастроф. «Санитарный кордон» через Европу против распространения коммунизма, который мысленно видел Черчилль, очевидно, начал рушиться, но я старался не осуждать русских за их недостатки. Признавая их существование, я всегда стремился занять позицию сочувствующего друга, пытающегося вместе с ними преодолеть жуткие трудности, с которыми мы, несомненно, сталкивались.

Когда я появился, Смагины приняли меня с распростертыми объятиями, и у них в доме я опять столкнулся с мадам Рештовской, Абрамовыми, Чебышевыми, которые сейчас оба работали в парламенте, и Еленой Рутченко, которая с мужем жила в Ровеньках, что примерно в 60 милях к северу от Новочеркасска, но для большей безопасности переехала в столицу. Они все были немного опечалены – один из наших товарищей, Елена Абрамова, умерла от тифа.

Мы пробыли вместе недолго, потому что почти сразу же мне надо было уезжать в Суровикино, но в течение недели, пока я находился в Новочеркасске, Лак был занят, а его огромная ценность была в том, что он переводил, используя как свой мозг, так и язык, и улавливал такие косвенные намеки, которые никакой русский переводчик не смог или не стал бы переводить мне. Муся часто разговаривала с генералами и передавала то, что слышала, как делал и Алекс, когда бывал достаточно трезв для этого, но у Лака были и другие достоинства. Приехав с женой из Петрограда, он был хорошо знаком с теми, кто часто устраивал званые вечера для вновь прибывших беженцев, и мог просеять всевозможные слухи. Впрочем, этим могла заниматься и его жена.

В тот вечер, как мы прибыли в Суровикино, впервые пошел снег. Какое-то время то начинался, то прекращался холодный мелкий дождь, который, по сути, не был ни дождем, ни снегом, а чем-то средним, но теперь поднялся ветер, деревья склонились под напором бури. Ветер стаскивал одежду, ползал по спине и морозил пальцы, потом пошел снег, из темноты вихрем возникли легкие хлопья и толстым слоем легли на землю, выделяясь белизной на черном, стальном фоне домов. Становилось все холоднее, люди уткнули носы в поднятые воротники, и округа стала чудесно выглядеть под мантией белого цвета, полная домов с теплыми желтыми огнями окон. За ними лежали холмы в четких черных и фиолетовых красках.

На следующий день опять пошел дождь, но от этого первого снега царило какое-то ощущение возбуждения, особенно среди британцев. Уже снова стало грязно, канавы были полны снежной жижи, но мы заметили, как звук колоколов церкви приглушается падающими хлопьями, и нам захотелось поскорее увидеть знаменитую русскую зиму.

Мы намеревались осмотреть одну медицинскую часть, устроившуюся в деревне, потому что бывший со мной офицер по имени Роч крайне интересовался вопросом немедленной и длительной изоляции больных тифом. Он перенес, однако, жестокий шок, увидев полное отсутствие каких-либо мер в этом направлении. Подготовка больных к перевозке в санитарных поездах, завернутых только в стерилизованные одеяла, в то время как их инфицированная одежда систематически пропаривается и готовится к повторной выдаче, представлялась нам достаточно простым делом после того, что мы видели во Франции, но здесь для русской медицины это все еще было недостижимой вещью. Дело еще осложнялось тем, что вся одежда, одеяла и любое другое имущество, побывавшее в пользовании у солдата сколь угодно короткое время, с этого момента считалось его личной собственностью. Однако Роч настоял на посещении стерилизующих и дезинфицирующих устройств, и нам раскрылось страшное состояние дел.

Какой-то подвал использовался как «серный ящик» для дезинфекции одежды, но, судя по стремлению потянуть время и изменить распоряжение русского офицера-медика, этот аппарат не использовался. В конце концов нас подвели к неприглядного вида бойлеру на колесах.

– Он постоянно использовался вплоть до самого недавнего времени, честное слово, – уверяли нас. – Он только сейчас простаивает, потому что человек, который в нем разбирается, заболел.

Машина, несмотря на вид, была совершенно в рабочем состоянии, но наверняка не использовалась уже несколько месяцев, и, несмотря на протесты со всех сторон, Роч упорствовал в своем наступлении на этот «серный ящик». Опять начались проволочки и предложения альтернативы.

– Я хочу видеть серный ящик! – настаивал Роч.

– Но мы же показали вам серный ящик! – отвечал русский.

– Это не серный ящик.

– Разве?

– Нет!

– Но очень эффективный.

– Это не серный ящик.

В конце концов кто-то что-то шепнул русскому доктору, и тот обратился к Рочу.

– Надо отыскать человека, у которого ключи, – сообщил он. – Похоже, он куда-то исчез. Мы уже послали поискать его.

К тому времени как нам удалось дойти до цели, они сумели развести серную горелку в подвале, от чего можно было убить всех вшей в радиусе шести миль, и уже практически удушили весь персонал, которому полагалось отвечать за эту работу. Эти люди явно никогда до этого не работали с установкой.

Единственным светлым пятном во всем этом безразличии и неумении было то, с чем я все чаще сталкивался и что проливало яркий свет на один из самых мучительных вопросов, касавшихся общественных условий в России. Это были проницательность, умение, деловитость и настойчивость в требовании помощи и совета, проявленные еврейскими врачами, которых всегда было один или два в каждой медицинской части. Это была единственная должность, в которой евреям разрешалось служить, и в сравнении их методов с теми, что применяли ортодоксы-русские, было легко разглядеть причину того выдающегося положения, которого они достигали в любом районе или обществе, где обосновывались. Более резкий контраст трудно себе представить.

– Проще было бы дать евреям править Россией, – сказал Роч. – Похоже, они – единственные люди, способные управлять всем, чем угодно.

Фактически их компетентность и энергия, подкрепляемые чувством обиды за поколения несправедливого обращения и нетерпимости, привели многих из них в авангард большевистского движения.

На следующий день мы отправились верхом и добрались до Манелина, где находился штаб 1-го корпуса. Командир корпуса генерал Алексеев был на передовой, но мы встретили его заместителя генерала Маркова, и предметом обсуждения стал болезненный вопрос артиллерии. У него были лишь две батареи, вооруженные британскими 18-фунтовиками, и одна батарея гаубиц калибра 4,5 дюйма.

От Манелина на следующий день мы поехали на машине с самим генералом Марковым и его адъютантом. Марков, который всегда носил белую меховую папаху, был много старше большинства русских генералов и обладал вспыльчивым характером, но он также умел произносить шутки самым обыденным голосом и был, должно быть, очень хорошим солдатом старой школы.