Читать книгу "Что скрывают красные маки - Виктория Платова"

Бахметьев не в курсе дела, галстука у него нет. Джинсы, свитера и футболки есть, и даже пара хороших рубах, а галстуком никак не разжиться. Это называется ковешников-стайл.

Должно быть, в прошлом Рамиль Алимжанович был профессиональным спортсменом, боксером или борцом. Об этом свидетельствовали ломаные уши и съехавший набок нос. Детали лица начальника службы безопасности проявились не сразу. И поначалу оно показалось Бахметьеву черной ночью, заключенной в стекло иллюминатора, — ни единого проблеска, ни одной звезды. Но по мере того как он вглядывался в иллюминатор, и возникли подробности с носом. А затем узкими индейскими пиро́гами вплыли глаза. Цвета не разобрать, да и не в цвете было дело. Лишь пару раз Усманов зыркнул на опера, но и этого хватило, чтобы бахметьевские лопатки свело к позвоночнику.

Усманов — злой человек. Злой и вероломный, в отличие от хорошего человека Шувалова, мецената. И лучше не попадаться у него на пути.

А вот сукину сыну Ковешникову наплевать на ощетинившиеся копьями индейские пироги. И плевать на то, что татуированные индейцы любят полакомиться человечинкой, Ковешников ведь не человек.

Членистоногое, хехе. Ланцетник.

До того как сойтись у шахматного столика, и Шувалов, и Ковешников нарезали круги по кабинету. Медийный босс по внутреннему кругу, а следователь — по внешнему. Протокол допроса отца Ники был давно заполнен: эту страшно нелюбимую Ковешниковым, но обязательную процедуру он старался свести к формальному минимуму, после чего начиналось главное — Разговор. Ковешников полагал, что заполнение протокола вгоняет свидетелей в определенные рамки, а рамки лишают полета — не только мысли, но и нужные воспоминания. Оглядка на юрдокумент пугает среднестатистического человека, заставляя каждую секунду перепроверять: а не сболтнул ли я чего лишнего? И не обернется ли это против меня? Страх такого рода совершенно иррационален, но противостоять ему невозможно.

В случае с Шуваловым эти правила не работали. И все равно Ковешников остался верен себе: быстро покончил с формальностями и отправился в большой каботаж по внешнему кругу. Иногда он заплывал в бухту, где покачивались индейские пироги, и тогда Бахметьеву казалось, что он слышит легкое потрескивание. Это первобытное кочевое мясо Рамиля Алимжановича Усманова рвалось, как с цепи, с модного галстука и пыталось раздвинуть границы костюма. Чтобы выскочить и с гиком и улюлюканьем наброситься на наглеца Ковешникова, порубить его в капусту, а остатки чмошной плоти скормить свиньям.

Но раз за разом цивилизационный выбор склонялся в пользу вегетарианства, и Усманову в его палисандровой нише оставалось лишь сжимать кулаки.

В какой-то момент Ковешников остановился напротив Рамиля Алимжановича и даже приблизился к нему. И посмотрел поверх его головы, на совсем маленькую картину в широкой тяжелой раме. Понять, что изображено на ней, было невозможно — так, сборище пляшущих огней и черных полос на темном фоне. Бахметьев на такое невзрачное полотно даже не взглянул бы.

— Коровин? — неожиданно спросил следователь. И явно не у начальника службы безопасности, а у самого Шувалова, стоящего в противоположном углу кабинета.

— При чем тут… — начал было Шувалов, но тут же осекся. — Да. Коровин. «После дождя. Париж». 1897 год.

— Ничего они не стоят, — не ерническим, как обычно, а нормальным, разве что немного грустным голосом произнес Ковешников, переместившись от ниши к столу. — Ни Коровин, ни Париж, ни дождь. А те две детские картинки над вашим столом — стоят.

Отсюда, от окна, Бахметьеву хорошо были видны два белых прямоугольника, прикрепленные к дубовым панелям позади письменного стола Шувалова. Обычными канцелярскими кнопками, один под другим. На верхнем был изображен слон с задранным вверх хоботом, из которого вылетали цветы. Животное с нижнего рисунка и вовсе выглядело фантастически: что-то среднее между обезьяной и енотом… Да нет же! –

Кошачий лемур.

Так и есть. Длинный хвост в полоску и «очки» — черные круги вокруг глаз.

Бахметьев даже вздрогнул от такого неожиданного совпадения. Ну что за хреновину несет Ковешников! Причем несет ее человеку, у которого пропала маленькая дочь. И неизвестно, где она сейчас. И жива ли вообще. Если в эту секунду Рамиль Алимжанович выдвинется из ниши и отмудохает искусствоведа-любителя по полной, он, Бахметьев, даже пальцем не пошевелит, чтобы защитить лакричного вонючку.

Но кочевник не сдвинулся с места, лишь костюм его вновь угрожающе затрещал. Шувалов же, напротив, подошел к Ковешникову и встал рядом с ним, в одну линию, плечом к плечу. Теперь оба они не отрываясь смотрели на рисунки над столом. А все присутствующие в кабинете не спускали глаз с них — так нелепо и странно они выглядели вместе. Неряшливо одетый и плохо выбритый мужчина под сорок, которому можно и в электричке подать, если есть настроение. И укротитель вулкана Эйяфьядлайекюдль — гонщик, банкир и пилот, пролетевший над кратером на блестящем самолетике «Бомбардье Челленджер» за тридцать восемь миллионов долларов.

Может быть, поэтому Сей-Сёнагон Мустаева прожигала сейчас спину Ковешникова исполненным ненависти взглядом. Ненависть Мустаевой была так велика, что в радиус поражения попала и часть спины Михаила Леонидовича Шувалова. И даже когда Бахметьев перехватил этот взгляд, Анн Дмитьнааа не сразу справилась с собой и отвела глаза. И Мустаеву можно понять. Ведь она оказалась во всем не права.

А сукин сын Ковешников — во всем прав.

Михаилу Леонидовичу Шувалову было абсолютно наплевать на внешность Ковешникова, более того, он сразу понял, кто из троих пришедших — главный, а кто — второстепенные персонажи. И впоследствии апеллировал исключительно к Ковешникову. Остальные были ему без надобности. К такому положению дел Бахметьев давно привык, вот и Анн Дмитьнеее — хочешь не хочешь, а придется справляться с собой. Обуздывать свое психологическое эго.

— …Это Никуша рисовала, — сказал Шувалов и потер лоб кончиками пальцев, на секунду спрятав лицо в ладонях.

Ковешников опустил руку в карман плаща и сделал то, что обычно делал на месте преступления после того, как его осмотр был окончен: достал из кармана две лакричные тянучки. Традиционно покрытые какой-то пылью и мелкой трухой. Одну из тянучек он привычным жестом забросил себе в пасть, а вторую на раскрытой ладони протянул Шувалову. В следующую секунду Бахметьев глазам своим не поверил: гонщик, банкир и пилот, и всесильный глава медиахолдинга по совместительству, спокойно взял конфету. Даже толком не взглянув на нее.

— Вы ведь самый лучший? — тихо спросил Шувалов у Ковешникова. — Иначе бы вас не прислали?

— Самый лучший? Пожалуй.

— Обещайте мне, что Никуша вернется.

И снова в кабинете повисла тишина. Даже няня Иванка, находящаяся под опекой Мустаевой, перестала всхлипывать и несвязно бормотать — чем занималась все то время, что они провели здесь. Где-то за стеной глухо ударили часы — была половина какого-то часа. Но какого именно, Бахметьев выяснять не стал, а потом перевел взгляд на шахматы в зимнем саду.