Читать книгу "Дорогами Чингисхана - Тим Северин"

Сам Камран был взволнован прибытием таких нежданных гостей. Мы оказались первыми европейцами, которых он увидел, и я уверен, что мы были вообще первыми, кто поднялся так высоко в горы, чтобы навесить его в летней юрте. Все же он постарался встретить гостей максимально учтиво и устроить их с наибольшим удобством. Мы отнесли к разнице между обычаями монголов и казахов то, что Камран был главой своей семьи в гораздо большей степени, чем монгольский табунщик. Но уважительное отношение и высокий статус не мешали ему при этом быть хорошим хозяином. В отличие от замкнутых аратов, он хлопотал вокруг нас, выясняя, хорошо ли мы устроились, расспрашивал о новостях, делал комплименты Ходжаниязу.

Затем, пока жена готовила еду, мы сидели или полулежали на толстом светлом войлоке с красной, фиолетовой и желтой вышивкой, а Ходжанияз пел. Оказалось, что наш гид — почти профессиональный певец. Он достал двухструнную домбру и энергично забренчал на ней, мешая народные казахские напевы с популярными песнями из казахских и монгольских фильмов. Давно прошла полночь, когда супруга Камрана подала нам еду, и снова я поразился отличиям от обычаев монголов. Снова мы ели баранину, но на сей раз мясо было нежным и благоухало приправами. Перед едой тарелки начисто вымыли в горячей воде, что редко приходилось видеть в монгольских гырах. И последнее поразительное отличие — никто не предлагал шимин. Мы запивали еду молоком яка. Хотя казахи и живут в коммунистической Монголии, вдали от проповедников ислама, они разделяют мусульманское предубеждение против алкоголя. Они не перегоняют архи и не пьют самогон.

В два часа ночи мы почувствовали неодолимую усталость. Камран с женой настелили шестидюймовый слой войлока. На него улеглись в ряд Ходжанияз, Пол, Док, я и шофер, затем наши хозяева укрыли нас толстым слоем тяжелых войлочных одеял. По краям, где к телу подбирался ледяной воздух, они подложили вышитые подушки, устроив из нас этакий бутерброд. Так мы и заснули.

Четыре часа спустя я проснулся и стал разглядывать разноцветный потолок юрты. Дневной свет пробивался в щели вокруг двери и у пола и казался необыкновенно ярким. Высокие потолочные балки были тоньше и длиннее, чем в монгольском гыре, они дрожали и поскрипывали на сильном ветру, как такелаж легкого судна. Было страшно холодно. Пожилой казахский шофер крепко спал рядом. Он был прекрасным гидом и, казалось, находил друзей в любой юрте, но сейчас он громко храпел, и изо рта у него плохо пахло, поэтому я решил вставать. Выбравшись из человеческой кучи, я натянул башмаки, тихо подошел к двери, толкнул ее и замер.

Мир за дверью оказался ослепительно белым. Теперь стало ясно, почему лучики света, проникавшие в юрту, казались такими яркими. Ночью над Алтаем пронеслась ранняя снежная буря и принесла от трех до четырех дюймов снега. И если мы за ночь не заметили перемену погоды, то устройство казахской юрты можно только похвалить. Рядом, в тридцати ярдах, стадо яков сбилось в кучу, защищаясь от ветра. Снег на шкурах смерзся в сосульки. Черные пятна фыркающих зверей ярко выделялись на сверкающей белизне свежего снега. Дальше лежало белое полотно долины под голубым небом с редкими завитками высоких перистых облаков. Ветер гонял поземку, будто по долине пробегали белые ручьи. Стояла первая неделя августа, а в горах Алтая уже выпал снег. Это первый сигнал для кочевников — пора думать о перегоне стад и табунов на нижние пастбища.

Прошлой ночью, в темноте, трудно было оценить, насколько высоко мы забрались. Но теперь, глядя на ослепительный снег, чувствовалось, что мы стоим на самом коньке крыши Средней Азии. Палатка Камрана находилась у верхнего края долины, почти возле гор водораздела. Сразу за нами высилась огромная скала, как контрфорс великой вершины. Накануне вечером Камран сетовал на небольшой недостаток этого «окна» на запад. «Русские», — сказал он. Мы находились всего в паре миль от советской границы. Никто из монгольских чиновников не знал, где мы пропадаем без их присмотра. Это была земля казахов, и казахские кочевники ходили по ней, как им было угодно.

Чуть ниже стояла еще одна юрта, третья — примерно в четверти мили, в стороне. Через полчаса я увидел, как из них стали выходить казашки. Очевидно, внезапный снегопад не внес никаких перемен в их повседневные заботы. Женщины облачились в толстые теплые одежды и валенки и замотали головы большими шерстяными платками. Они принялись бить и толкать недовольных яков, привязывали самок и доили их. Ветер усилился, поднимая маленькие снежные вихри и бросая пригоршни снега в работающих женщин. Они сидели на маленьких стульчиках, наклоняя головы к заледенелым ячьим бокам, чтобы снег не сыпал в глаза, и продолжали работать голыми руками.

Кожу пощипывал крепкий морозец. Из дальнего шатра вышел пожилой пастух и побрел в мою сторону. Его одежда, похоже, была обычной для казахов — длинный черный кафтан рубчатой ткани с широкими полами, закрывавшими пятки. Подбитая одежда защищала пастуха от ветра, на голове его была традиционная казахская шапка. Когда-то светло-малиновый, шелк со временем вылинял до цвета розовой вишни. Шею с боков и уши защищали боковые отвороты шапки, а сзади прикрывал еще один прямоугольный отворот. Вся шапка была оторочена мехом с лисьих лап. Сшитая вручную, она смотрелась очень аккуратно. Старый пастух выглядел исхудалым и почерневшим на белом снегу. Должно быть, его стадо убежало во время ночного бурана, и теперь он стоически брел искать своих зверей. Его фигурка становилась все меньше и меньше и наконец совсем затерялась на просторах долины.

Позади меня Камран, выходя из юрты, толкнул ее красную дверь. Он был одет в такой же кафтан и красную шапку, но на ней красовались несколько серо-коричневых перьев. Это были перья совы, талисман. В руках он держал седло и вожжи и направлялся к лошади, которую на ночь привязал к колышку на дальнем склоне. Он собирался объехать окрестности и посмотреть, как его табун перенес эту ночь, а затем перевести животных через гору, поближе к юрте. Чуть позже я увидел, как он скачет вниз по каменистой осыпи, гоня перед собой дюжину казахских лошадок. Они мало отличались от монгольских, возможно, чуть поизящнее сложены и тоньше в кости.

В середине дня, когда снег начал таять, от нижних юрт долины прискакали два казаха. Они прослышали о гостях Камрана и пришли отдать дань уважения искусству Ходжанияза. Они прослышали также, что я интересовался, нет ли в долине охотников с орлами. Каждый из них являл собой величественное зрелище, скача по свежему снегу с громадным беркутом на правой руке.

Карпини, Рубрук, Марко Поло — все средневековые путешественники отмечали страсть монголов к соколиной охоте. Согласно «Сокровенному сказанию», именно так Есугэй-багатур, отец Чингисхана, охотился в долинах возле Бурхан-Халдуна. Знаменитый «дворец наслаждения» Шанду был окружен естественным парком, в котором Хубилай, внук Чингисхана, любил охотиться с хищными птицами. Рубрук писал о своем монгольском хозяине:

…У них в изобилии имеются кречеты, которых они носят на правом плече. На шею каждой птицы надет маленький ремешок, свисающий по середине груди. Когда птицу натравливают на добычу, ее удерживают за этот ремешок, чтобы не снесло ветром.

Беседуя с Рубруком, хан Мунке ласкал свою любимую охотничью птицу, а когда путешественники гостили в Каракоруме, они утверждали, что самым желанным и ценным подарком там считался кречет из царской соколятни.