Читать книгу "Побег аристократа. Постоялец - Жорж Сименон"

— Что вы скажете о моей дочери? Заметьте себе: она куда большего стоит, чем может показаться. Она всегда была без ума от танцев. Но, должна вам признаться, мне и то по душе, что она сюда приезжает не слишком часто. У вас есть сестры?

Эли запнулся, ответил не сразу. Он почти забыл, есть у него сестры или нет. Вопрос заставил его погрузиться в другой, утраченный мир. Наконец он пробормотал:

— Одна сестра есть.

— Красивая? Она живет в Турции?

Да, она жила в Пере. И, надо думать, она красива, раз за ней ухлестывали все его приятели. Однако ей двадцать семь, а она даже помолвлена ни разу не была. Впервые в жизни Эли задал себе вопрос, были ли у нее амурные интрижки.

Он с трудом восстановил в памяти модерновые апартаменты в большом новом доме, где Эстер жила вместе с матерью. А подробности воссоздать не удалось. До него вдруг дошло, что он никогда раньше не обращал на все это внимания, он даже не знал собственной сестры.

— Среди ваших вещей есть фотографии?

— Не думаю. Нет.

— Жалко. Все мои постояльцы развешивают по стенам портреты своих родных. Я в конце концов как бы знакомлюсь с их мамой, с братьями и сестрами. А некоторые приезжают сюда повидать своих мальчиков, потом письма мне пишут. Вот, к примеру, в прошлом году мать господина Домба приезжала. У господина Домба на голове почти не осталось волос, вы заметили? Так вот, его мать очень красивая женщина, очень молодая, когда они прогуливались вместе, их можно было принять за влюбленных. Она ночевала в этой самой комнате…

Болтовня не мешала мадам Барон вытирать пыль и расставлять все предметы по своим местам. Она дважды отступала назад, чтобы проверить, точно ли посредине подоконника стоит медное кованое кашпо на вышитой салфетке.

— Кстати, не надо бы говорить моему мужу, что я не заставила вас заполнить анкету. Понимаете, он чиновник! Он смотрит на вещи иначе, чем мы с вами.

Иногда за окном проезжал, позванивая, красно-желтый трамвай. Из расположенной поблизости угольной шахты выкатывались тяжелые двухколесные конные повозки с углем. Они прогрохотали мимо вереницей — не менее десятка, молотя мостовую своими широкими колесами, и перед каждой шествовал возчик, закинув за плечо кнут.

Сильви пришлось дожидаться поезда целый час. Сидя в зале ожидания, она видела, как ее сестра вошла в «Кафе у вокзала», а потом вышла оттуда с чемоданами.

В Брюсселе шел дождь, но город выглядел уже не так уныло — горели фонари, из больших кафе доносилась музыка.

К восьми вечера, одна, уже в вечернем платье, Сильви сидела за столом в закусочной на площади Брукер, поблизости от оркестра. Она ела холодное мясо, запивая пивом. Пианист, молоденький и тощий, все время ей улыбался, и она бессознательно улыбалась в ответ.

Это успокаивало, словно горячая ванна: просторный зал, над которым висел полог сигаретного дыма, запахи пива и кофе, звяканье тарелок и стаканов, а главное, широкие согревающие волны венской музыки.

Напротив за столиком сидел бледный нервический юнец, несмотря на холодное время года одетый в плащ и вместо галстука повязавший на шею платок с бантом. Сильви заметила на стуле рядом с ним широкополую фетровую шляпу и усмехнулась.

Этот малый наверняка был причастен к искусству — поэт или, может быть, художник. Ему было лет двадцать, не больше. Он старательно курил короткую трубку, в противоположность пианисту устремив на Сильви тяжелый трагический взор.

На третьей пьесе музыкант это заметил и заговорщически подмигнул молодой женщине.

Время шло. «С пылу, с жару!» открывался не раньше десяти вечера. Художественный директор, знакомый Сильви, принял ее на работу в качестве наемной танцовщицы и обещал, что на будущей неделе она выступит со своим номером.

Посетители входили и выходили. На мраморных столиках играли в карты, метали фишки. Дымный полог под потолком, украшенным золоченой лепниной, становился все гуще.

В десять без четверти Сильви вышла, обменявшись с музыкантом последней улыбкой. Подойдя к двери, она оглянулась и заметила, что молодой человек с бантом идет за ней.

Дождь стал потише. До «С пылу, с жару!» было метров пятьсот, не больше.

«Он что, собирается со мной заговорить?» — спросила она себя.

Сильви шла быстро, потом замедлила шаг, снова ускорила, наконец подошла к портье, стоявшему у входа в кабаре, но молодой человек так и не сказал ей ни слова.

— Жаклин уже здесь?

— Я ее не видел.

Она поднялась на второй этаж, сдала свое манто в гардероб и несколько минут прихорашивалась перед зеркалом. А когда подошла к стойке бара, молодой человек уже сидел на высоком табурете, куря свою трубку и беззаботно глядя на пустой зал. Появилась Жаклин. Это была высокая рыхловатая девица в зеленом атласном платье с огромным цветком из розового бархата на плече.

— Ну как?

Бармен не обращал на них внимания, расставляя по местам свои бутылки и бокалы.

— Я смоталась в Гент и Антверпен. Удалось разменять двадцать купюр. Все у меня в сумочке. А ты? Ты его видела? Как он?

— Похоже, он ни в чем не отдает себе отчета!

— Он вернется в Брюссель?

— Не думаю. Уплетает за обе щеки, будто ничего не случилось. Он там пригрелся. Он…

Молодой человек глазел на нее через плечо Жаклин. Она чуть было не скорчила ему гримасу, но потом, сама не зная почему, решила, что лучше улыбнуться.

— Бармен! Повторите…

Эту фразу он явно вычитал из какого-то романа. Легко было догадаться, что у него нет привычки к таким заведениям. И он, сам того не желая, все время косился на ценник.

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю. Ведь мы ничего не можем предвидеть. Как бы то ни было, завтра в Льеже и Намюре ты разменяешь последние билеты.

— Тебе не кажется, что это неосторожно? Я сперва не боялась, а теперь меня страх берет…

Но Жаклин была существом податливым. Эта все сделает, чего ни попроси.

Звякнул колокольчик, возвещая, что клиенты прибыли, и обе девушки, посмотревшись в зеркало бара, взгромоздились на табуреты, сияя дежурными улыбками, между тем как молодой человек продолжал созерцать Сильви до театральности мрачным взглядом.

6

Это был третий вечер. Ужин подошел к концу, каждый занялся своим делом — кто в лес, кто по дрова. Домб раскурил сигарету, и тут Эли заметил:

— Держу пари, что вы воображаете, будто курите египетский табак.

— А вы хотите меня уверить, что он турецкий? — разом взъерепенился поляк (шовинизм других его бесил).

— Вот именно! И да будет вам известно, что в Египте выращивание табака строжайше запрещено. Мне ли не знать? Я ведь не только там жил. Мой отец был одним из крупнейших на Востоке экспортеров табака.