Читать книгу "Пистолет - Елена Крюкова"

– Спасибо, – сказала она. Ее лицо было все исчерчено светлыми, солеными, золотыми полосами мокрой, единственной радости.

Не вставая с колен, под бешеным, еще неостывшим взглядом Беса, она повернула голову к Паоло, и итальянец услышал ее нежный, ангельский голос:

– Уходи. Я буду с ним. Уходи, ведь у тебя же есть невеста!

Бес рванулся. Его руки – у Тонкой под мышками. Его разбитые губы – ощупывают ее мокрые щеки.

– Какой… ниевеста?.. Настиа…

Бес обнял Тонкую крепко, так крепко, что сам задохнулся. Сжатая в живых тисках, тоже задыхаясь, слизывая с губ соленое мартини, она смогла сказать только:

– С заячьей… губой…

Они были счастливы. Они вернулись.

Они вернулись друг к другу.

Они вернулись к Питеру; и Питер вернулся к ним.

Они снова целовались везде, где заставал их налетавший, как птица, поцелуй. Тонкая писала портрет Беса – он позировал ей. Он сидел в классе Академии художеств на длинноногом табурете, а табурет стоял на подиуме, а подиум стоял еще на каком-то старом ящике, и Бес шутил: я навернусь отсюда, как пить дать! «Сиди, – тонко улыбалась Тонкая, – сиди уж…» Кисточки порхали в ее руках, как грязные бабочки.

Бес повез ее в свою деревенскую халупу, показал ей: вот так я живу, вот здесь моя жизнь. Революционные пацаны обрадовались гостье. «Ты, в натуре, чувак, что ж это со своей родной девчонкой нас никогда не познакомил, а!.. – базарили пацаны, небритые, веселые, они пахли солью морского порта, грузчицкой грязью, типографской краской, заводским мазутом, они пахли революцией, так казалось Бесу, а Тонкая думала, сморщив носик: баню бы истопили да и помылись бы. – Ты!.. пацан!.. клевая чувиха, тебе свезло!.. Настя, вас ведь зовут Настя?.. э-э-э-эх, крутое имечко!.. А-на-ста-си-я – о как длинно!.. между прочим, чуваки, – царское…» Да, она моя царица, думал Бес, нежно сжимая тонкие пальчики Тонкой. Мы много уже пережили, думал он, значит, мы точно будем вместе.

Пацаны кормили Тонкую дешевыми разваренными пельменями, пытались напоить водкой. Вечером пельмени, для разнообразия, пожарили. Тонкая все косилась на приоткрытую дверь в другую комнатенку избы: там слышалась жизнь, наблюдалось шевеление, тихие шепоты, кряки и чмоки. «А там… кто?» Бес улыбался, прижимал палец к губам. «А там – наша мать». Какая ваша мать, таращила глаза Тонкая. Бес закуривал, пускал дым колечками, веселя любимую. «Ну так, мамаша молодая, с сыночком. Революцию с нами делает. Вот ребенка родила. Одна, между прочим. Папаня слинял. Кормит. Нам помогает. Очень активная. С мальцом по заводам ходит. Агитирует. Плакаты рисует».

Девчонка с пацаненком совсем недавно отыскалась. Белый отыскал ее. Привез сюда. Когда Бес слышал из-за двери легкий сладкий чмок младенца, он думал весело: ну вот, все и встало на свои места.

А сейчас, нежно глядя, сквозь разводы табачного дыма, в разомлевшее от пельменей и глотка паленой водки, милое, родное лицо Тонкой, он остро и больно подумал о том, что у них бы мог быть такой ребенок.

Мог родиться.

Но он – не родился.

И Тонкая почувствовала его тяжелую мысль, так, как рыбак чует рыбу на жестоком коварном крючке.

Вскинула на Беса глаза. Озера, тени, лица, облака, ветки под ветром, водоросли сна, забвенья, прощенья.

– Я еще рожу тебе.

Бес крепко, больно сжал в кулаке ее невесомую руку, лежащую на столе, пальцы в пятнах масляной краски, ноготочки нервно обгрызенные, покрашенные красным кровавым лаком.

– Ты еще родишь мне.

5

Бес провожал Тонкую. Не оставаться же ей было ночевать в халупе, их и так тут было слишком много.

Они мерили быстрыми, молодыми шагами лестницы и пригорки, корки блестящего под ранней Луной наста и бетонные платформы. Под их ногами мелькали, убегали вдаль грязь и лужи, снег и доски, лед и камень – родная земля плыла и исчезала, катилась под них, а они, на быстрых ногах, катились на ней, и она и впрямь казалась им немножко шаром.

В поезде метро они жадно целовались, Бес прижал Тонкую к стеклу двери, к надписи: «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». Он нарочно прислонил Тонкую спиной покрепче к запрету, к приказу.

Тонкая радостно чувствовала губами родные губы и быструю рыбу языка Беса. Бес был молчаливо пьян от счастья, терял разум, когда он отрывался от лица Тонкой, она видела в его раскосых глазах пляшущий, нежно-дикий свет.

– Ну не можете, что ли, до дома подождать? – беззлобно, вежливо спросила их маленькая, ростом с ребенка, старушка в пуховой вязаной шапочке, похожая на весенний гриб сморчок.

Бес и Тонкая сделали вид, что старушку не услышали.

Снова стали целоваться. Поезд грохотал на стыках рельс.

Старушка не унималась.

– Ну как же, ребята! Вы зачем свою тайну – перед всеми людьми? Это ведь Божья тайна.

Тонкая легонько толкнула Беса в грудь ладонями.

– И правда, ведь это наша тайна, – тихо сказала она, улыбаясь.

Бесу как шлея под хвост попала.

– А хочешь, я сейчас заору на весь вагон, что я люблю тебя?!

Он вдохнул воздух поглубже.

– Я-а! Люб…

Тонкая закрыла ему рот черпачком руки.

– Тише, тише…

Бес исцеловал, хорошо, не изгрыз и не искусал, как пес, любимую лапку. Лапка пахла масляной краской, пиненом и еще чем-то: лаком, разбавителями, даже известкой, – как не рука девушки, а мужика мастерового.

На Питер густо-синим старым платком, будто на клетку с канарейкой, плавно опускалась ночь.

Бес и Тонкая уже подходили к общежитию, когда за их спиной раздался быстрый топот.

Все летело быстро, диким резким ветром. С ног сбивало. Чужая рука толкнула Тонкую. Еще одна рука, в локте согнутая, закинулась за ее шею. Тонкая захрипела, заверещала. Бес живо сунул руку в карман. Он ни о чем не думал. Мыслей не было. Вернее, они были ясные, алмазные, четкие, без страха, разумные, совсем не дикие, ручные. Они – улыбались.

– Я же говорил тебе, Питер – бандитский го…

Он выстрелил.

И – выстрелили в него.

Он ничего не понял. С пистолетом в руках, глядя веселыми раскосыми глазами, дикими сливинами, прямо перед собой, он начал падать – и падал долго, долго, а земля все никак не ложилась под мосластое, жаркое, поджарое тело.

…что будет с той, с девчонкой с пацаненком…

…зачем ты о ней-то думаешь сейчас…

…а о чем я должен думать?.. о ком…

…да, Тонкая… без меня… как…

…нет, спасут… все равно… все…

Тот, в кого он попал, да ведь с такого расстояния и слепой попадет, тот, кого он убил, выпустил Тонкую из душащего захвата и грузно, слепо осел на подмороженные лужи, на тротуар. Тонкая ловила сырой воздух ртом. Колени ее подогнулись, и она тоже упала на асфальт – на колени. Повалилась на бок. Она протянула, потянула по наледи руку, пачкая ладонь в ледяной грязи, и схватила Бесов пистолет.