Читать книгу "Елизавета Петровна - Николай Павленко"

Неизвестный художник Портрет императрицы Елизаветы Петровны. XVIII в.

Холст, масло. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Вернемся к оценкам П. И. Шувалова современниками. Все они отмечали у него наличие способностей, используемых им в корыстных целях. М. М. Щербатов в своем памфлете дважды отзывался о Шувалове: «Петр Иванович Шувалов был человек умный, быстрый, честолюбивый, распутный»; «Разумом своим, удобным к делам и ко льсти (лести. — Н. П.), силу свою умножил».

Незаурядные способности Шувалова признавал и секретарь французского посольства в Петербурге Фавье: «Граф Петр Шувалов умен, то есть хитер и склонен к интригам… в высшей степени склонен к хвастовству… сделался столь же известным, сколь и ненавистным своими привилегиями. Вместо того, чтобы скромно умерять блеск своего счастия, он возбуждает зависть азиатской роскошью в дому и в своем образе жизни: он всегда покрыт бриллиантами, как могол, и окружен свитою из конюхов, адъютантов и ординарцев».

Оба автора были хорошо осведомлены о событиях придворной жизни и роли в них П. И. Шувалова. Кругозор артиллерии майора Михаила Васильевича Данилова замыкался на артиллерийском деле, в котором он знал толк и к которому был причастен Шувалов, занимавший должность генерал-фельдцейхмейстера. «Граф, — писал Данилов, — был человек замыслов великих и предприимчивый…» В другом месте: «Графский дом наполнен был тогда весь писцами, которые списывали разные от графа прожекты. Некоторые из них были к приумножению казны государственной, которой на бумаге миллионы поставлена была цифром, а другие прожекты были для собственного его графского верхнего доходу, как-то сало ворванье (то есть жир морских млекопитающих и некоторых рыб. — Н. П.), мачтовый лес и прочее, которые были на откупу во всей Архангелогородской губернии, всего умножало его доход до четырехсот тысяч рублей (кроме жалованья) в год».

Все три упомянутых выше автора единодушны в оценке интеллекта П. И. Шувалова. Что касается его приложения, то здесь обнаруживаются существенные расхождения: Щербатов считал, что все проекты Шувалова преследовали корыстные интересы, казна от их реализации не извлекла никаких выгод, в то время как Данилов признавал получение от них прибыли государством.

Два современника Шувалова оценивали его деятельность негативно. Екатерина II предпочла изложить мнение о нем не от своего имени, а от имени толпы, якобы высказывавшей свои суждения во время похорон Петра Ивановича. Вынос тела по какой-то причине задерживался; и толпа проявила подозрительную осведомленность о махинациях покойного: «Иные вспомнили, — писала Екатерина в „Записках“, — табашный того Шувалова откуп, говорили, что долго его не везут по причине той, что табаком осыпают; другие говорили, что солью осыпают, приводя на память, что по его проекту накладка на соль последовала, иные говорили, что его кладут в моржовое сало, понеже моржовое сало на откуп имел и ловлю трески. Тут вспомнили, что трески ни за какие деньги получить нельзя и начали Шувалова бранить и ругать всячески. Наконец, тело его повезли из его дома на Мойке в Невский монастырь. Тогдашний генерал-полицеймейстер Корф ехал верхом пред огромной церемонией, и он сам мне рассказывал в тот же день, что не было ругательства и бранных слов, коих бы он сам не слышал против покойника, так что он вышел из терпения, несколько из ругателей велел захватить и посадить в полицию, но народ вступился за них, отбил было, что видя, он оных отпустить велел, чем предупредил и удержал, по его словам, тишину».

Второй современник, разделявший мнение М. М. Щербатова о корыстных интересах, преследуемых П. И. Шуваловым при осуществлении предлагаемых им реформ, тоже принадлежал к сановной бюрократии. Им был генерал-прокурор Сената Я. П. Шаховской, подробно описавший высказанные П. И. Шувалову обвинения в присутствии И. И. Шувалова, пытавшегося примирить враждовавших друг с другом вельмож. В отличие от императрицы, Шаховской признавал за Петром Ивановичем «острый и проницательный ум», но высказал в его адрес наряду со справедливыми упреками немало огульных, навеянных враждой. Шаховской вслед за Щербатовым обвинил Шувалова в том, что по его настоянию было ограничено производство пермской соли и увеличена добыча эльтонской в корыстных целях, — чтобы государственные крестьяне, издревле жившие доходами от поставки дров на соляные варницы, теперь, в связи с их закрытием, работали на его Гороблатодатских заводах. Обвинение зряшное, ибо сокращение добычи пермской соли было связано с истощением соляных источников.

Столь же несправедливым был упрек Шувалову в отмене внутренних таможенных пошлин: «…в том ваши же собственные пользы почитают, что тем освободилось ваше железо от платежа внутренних пошлин». Пошлины были отменены в 1754 году, а Гороблагодатские заводы Шувалов получил год спустя.

Шаховской далее обвинил Шувалова в создании для поставщиков вина льготных условий, которыми воспользовался сам, поскольку был крупным подрядчиком. Обвинение было бы справедливым, если бы льготы распространялись на одного Шувалова. В действительности ими воспользовались десятки дворян, поскольку винокурение стало дворянской монополией.

В упрек Шувалову Шаховской поставил и создание ассигнационного банка, кредитами которого прежде всего воспользовался он сам, но услугами банка пользовались и другие вельможи.

Знал ли П. И. Шувалов о резко негативной оценке современниками своей деятельности и враждебном отношении к своей персоне? Бесспорно, знал, ибо появление его недатированной записки относится к доказательствам того, что автор предпринял попытку оправдаться перед современниками и потомками и отнюдь не мрачными красками изобразил свою деятельность, не забывая подчеркнуть, что он руководствовался не личными интересами, а государственной пользой. Содержание оправдательного письма Шувалова столь же далеко от истины, как и большинство оценок, огульно осуждавших его деятельность. Подробные отзывы современников о П. И. Шувалове понадобились нам для того, чтобы убедить читателей в их несправедливости и предвзятости, в необходимости их пересмотра.

Чтобы раскрылся талант государственного деятеля в условиях абсолютной монархии, недостаточно необходимых для этого дарований; в дополнение к ним надобно было располагать личным доверием государя или государыни, иметь родственные связи с ними, пользоваться покровительством влиятельных при дворе вельмож, особенно фаворитов. Петр Иванович не сразу располагал всем набором условий, обеспечивших ему блистательную карьеру.

Вместе со старшим братом Александром Петр Иванович встретил 1741 год, когда цесаревна Елизавета стала императрицей, в скромной должности камер-юнкера. Хотя братья и не занимали ключевых позиций в событиях в ночь с 24 на 25 ноября, но переворот вознес их на вершину славы и величия — награды посыпались одна за другой: 24 декабря 1741 года оба были произведены в действительные камергеры, а в день коронации, 25 апреля 1742 года, Петр Иванович был награжден орденом Александра Невского, а 15 июля 1744 года пожалован генерал-поручиком.