Читать книгу "Последний Рюрикович - Валерий Елманов"

– Это мой, – потянулся мальчик к перстню.

– Проснулся, – скупо улыбнулся старик, весело глядя на мальчика. И, странное дело, Ивашке тоже захотелось петь, играть, веселиться, будто и не было у него в жизни никогда никакого горя, а совсем недавно – тяжкой болезни.

– Ну, вставай, – сказал старик, и Ивашка вскочил с лавки. Вскочил и тут же пошатнулся, чуть не упав. Хорошо, что его вовремя поддержала не по-стариковски сильная, крепкая рука.

– Рано одначе, хотя и пора, – непонятно пробормотал старик и опять устремился к столу, на котором одиноко стояла большая глиняная кружка. Отхлебнув из нее малость и подумав немного, старик ловким движением погрузил руку в висевший над ним пук каких-то корешков, выдернул один, потом еще и начал быстро толочь их в ступе, бормоча какие-то слова, смысла которых Ивашка не понял:

Медведь лохус барко лис

За куль бокус ларма к лис.

Потом, оглянувшись на мальчугана и весело засмеявшись, старик показал в улыбке крепкие белые зубы, как ни странно, сохранившиеся у него все, кроме одного, – на его месте зияла чернота, махнул досадливо рукой и опять забормотал:

– И чего я буробую, токмо дитя пугаю? Никого ж нет.

Далее он трудился молча, но с еще большим усердием. Наконец он решил, что хватит, и высыпал свой труд в кружку, которую тут же поставил в печку. Сам все время оставался рядом, не уставая помешивать варево. Затем, уже после того как оно немного остыло, отхлебнул на пробу и, зажмурившись, застыл в каком-то непонятном ожидании. Стоял он так достаточно долго, не меньше двух-трех минут. Потом задумчиво кашлянул, склонив голову, еще раз внимательно посмотрел на варево в кружке и принял решение.

– Вот теперь пить можно, – и с этими словами он вновь очутился возле Ивашки. – Давай-ка, голуба душа, отведай колдовского настоя.

Ивашка с опаской взял кружку из стариковских рук (издали она казалась черной от грязи), потом посмотрел на неведомый напиток, который слегка даже пенился и шипел, выпуская мелкие пузырьки на поверхность, понюхал его и сморщился. Запах был не из приятных.

Видя, с каким недоверием мальчик приглядывается к его напитку, старик возмутился:

– Ишь, какой боягуз. Давай, давай, пей. Ивашка осторожно сделал один глоток. Ничего… даже показалось приятно, и кончик языка закололо мелкими-мелкими иголочками. Только чересчур кисловато, правда, а так сойдет.

– Квас, поди, али пиво? – вопросительно глянул он на старика.

Тот громоподобно захохотал и, насилу отдышавшись, вытирая рукавом слезы, кивнул головой:

– Пиво, пиво. Пей на здоровье, – и опять захохотал.

Странное дело, голос при разговоре у него был ясный и отчетливый, но не громкий, а смеялся он так, что у Ивашки звенело в ушах. Допив почти до половины содержимое кружки, Ивашка аж икнул от неожиданно обуявшего его чувства сытости. До дна опорожнить кружку ему не дал все тот же старик, ловко выхватив ее из рук мальчика и буркнув при этом:

– Будя, а то взбрыкивать почнешь да все мои хоромы разнесешь чего доброго, – и, открыв дверь, выплеснул остатки на улицу.

Ивашка с сожалением посмотрел на пустую кружку в руках старика и, не зная, что сказать, выдавил из себя:

– Благодарствуем, – но тут же не выдержав, поинтересовался: – А еще малость нельзя?

– Нельзя, – строго произнес старик, поставил кружку на стол и повернулся к мальчику: – Меня все дедом Синеусом кличут. Вишь, усы какие? – Ион провел по ним пальцем.

Усы у старика, или, как он себя называл, деда Синеуса, были и впрямь знатные – пышные, густые и действительно с синеватым оттенком.

– Как глаза у тебя, – подмигнул он мальчику. – Так и ты меня так же зови. А пива, – тут он опять усмехнулся, – нельзя более. И так много дал.

– Боишься, захмелею?

Старик снова захохотал, но скоро успокоился, присел рядом с Ивашкой, погладил его рукой по голове и сразу резким движением стряхнул ее книзу, будто испачкался в какой-то грязи.

– Ас тобой не соскучишься.

Лицо его поначалу выглядело действительно странноватым. Все в глубоких шрамах, неприятно зиявших рубцах, напоминающих свежие и глубокие раны, из коих вот-вот хлынет кровь. И борода его росла как-то странно, не повсюду, ровным слоем покрывая нижнюю часть лица, как у Митрича, а пучками, как те травы, что висели у него под потолком.

– Страшно? – прервал затянувшееся молчание старик, будто прочитав Ивашкины мысли, и с усмешкой провел по лицу рукой, улыбнувшись при этом как-то так жалко, что Ивашке захотелось даже погладить его по голове, как маленького. Себя мальчуган считал, понятное дело, совсем большим. И чтобы как-то утешить и успокоить его (кому приятно, когда при виде тебя не то что люди, а каждая собака на улице шарахается), он вымолвил:

– Ничего, боевые раны украшают. – И, помолчав, осведомился: – С татаровьями, небось, в боях это? – и тронул свою щеку, показывая, к чему относится вопрос.

– Хорошо украшение, – хмыкнул старик и одобрительно глянул на Ивашку: – А ты не из пужливых будешь.

– Знамо, – гордо подтвердил мальчик. – Вырасту, тоже на татаровьев пойду.

– Почто не любишь их? – встрепенулся старик.

– Град мой запалили.

– А ты как же?

– Мы поутру с дедом Пахомом за травами пошли, а как возвертались, пожар узрели. Назад пошли в лес, а татары за нами.

– Ну-ну, – поторопил старик.

– Ну и утекли. Куда им за нами по лесу-то.

– Ишь ты, – мотнул головой Синеус. – А сюда как же?

– Дед Пахом в Переяславле-Рязанском остался, – начал было рассказывать Ивашка, но старик перебил его нетерпеливо:

– Так вы с ним аж туда прибегли?

– Ага.

– Ишь ты, – опять мотнул он головой, да так резко, что синеватые усы даже зашевелились. – Как он, град сей, стоит?

– Стоит, – недоуменно пожал плечами Ивашка, мол, чего ему не стоять да и куда он денется.

– А я ведь оттуда родом. Слыхал, поди… – начал было старик, но потом как-то резко осекся и сказал глухо, безнадежно махнув рукой: – Да откуда тебе знать-то. Давай, ладно, сказывай далее.

– А что далее, – опять пожал плечами мальчик. – Дедушка Пахом в монастыре остался, потому как обет дал, мол, коль живы останемся, в монастырь уйдет. А я с обозом монастырским в Москву поехал, на град сей посмотреть. И чего только там нет, а церкви какие…

– А сюда? – опять перебил Синеус Ивашку.

– Да иноземец один спросил, мол, хошь на царевича поглядеть? Я и поехал. А здесь пока с Митричем вместях живу.

– Ну, и как царевич поживает? Ничего? Здравствует? – вдруг строго спросил старик, вперив пронзительные и бездонные, будто два колодца, глаза, казалось, прямо Ивашке в душу.