Читать книгу "Клуб любителей диафильмов - Нина Хеймец"

— Привет, — раздался голос Матти, — как спалось?

— Хорошо, — сказал я.

Я вернул трубку на рычаг и, заметив скользящую по земле тень, поднял голову. В ярко — синем, без единого облака, небе медленно плыл матово — белый аэростат, похожий на безглазую рыбину. В тот день, и на следующий, больше ничего не произошло, а потом, ночью, пошел дождь. Я проснулся от раскатов грома. Комнату озаряли короткие белые всполохи. Я открыл было окно, но в лицо мне ударили брызги дождя, и я тут же его захлопнул. По телевизору сказали, что с запада пришел циклон, чуть ли ни самый мощный с начала измерений. Сказали, что он пробудет над нашим регионом не менее недели. Потом по экрану пошли полосы. Мне показалось, что лицо диктора стало удивленным. Полосы становились все шире, пока не заслонили все изображение.

Дождь лил целый день и всю следующую ночь. Когда, наконец, он перестал, я с трудом открыл дверь — к порогу намыло песок — и вышел из сторожки. Я сразу заметил, что с антенной что‑то не так. Красные огоньки теперь мигали неравномерно. Их свет подрагивал, и казалось, что они вот — вот перегорят и погаснут. Кроме того, антенна теперь не гудела, а, скорее, трещала и пощелкивала. Проваливаясь в песчаное месиво, я подошел к телефонному аппарату, снял трубку, нажал на кнопку.

«Але, — послышался голос Матти, — але, кто это? Это ты?». В трубке что‑то зашуршало, и голос Матти вдруг сделался другим, мультяшным, как будто он надышался гелия на какой‑то идиотской вечеринке. Говорил он, при этом, очень быстро, все быстрее и быстрее, пока слова не слились в жужжание, и я ничего не мог разобрать.

— Ты что, издеваешься? — заорал я. В трубке опять что‑то зашуршало, потом раздался щелчок и теперь уже детский голос спросил: «Это ты? А когда ты придешь? Куклы тебя давно уже ждут». От неожиданности я отодвинул трубку от уха, уставился на нее. В трубке, меж тем, снова зашуршало, и снова кто‑то заговорил. На этот раз — старуха. Она просила принести ей капли, где мои капли? Потом я опять услышал щелчок, на этот раз — очень громкий, будто над ухом кто‑то пальцами щелкнул, и четкий, хорошо поставленный женский голос произнес: «Передаем сигналы точного времени».

Я повесил трубку и вернулся в сторожку. Небо было затянуто тучами, дождь мог возобновиться в любую секунду. Так и произошло. Ливень не прекращался до следующего утра. Когда я открыл дверь, в комнату хлынул поток бурой воды. Еще из комнаты, выглянув наружу, я увидел, что антенна накренилась. Я подошел к ней, снял трубку, попытался снова позвонить, нажал на кнопку. Гудков не было. Я заметил, что телефон теперь висит криво — в металлическом корпусе антенны, прямо за ним, образовался зазор, его края расходились сантиметров на двадцать. «Следующего, блять, поколения!», — крикнул я и швырнул трубку об антенну. Корпус загудел, из зазора вырвалась серая птица и, задев крыльями мое лицо, улетела.

Я все же решил пройтись и, свернув к обрыву, обнаружил, что его линия изменилась. Часть обрыва смыло водой. По мою правую руку теперь была не скала, а нечто, напоминавшее круглую башню, сложенную из огромных неровных камней. Обрыва, собственно, тоже больше не было, вместо него вниз уходил пологий склон. А внизу был город. Вернее — городские развалины. Я помотал головой, протер глаза. Так все и было. Я видел центральную площадь, сходящиеся к ней улицы, остатки городских стен. Я лег на живот и съехал по склону вниз. Я оказался на окраинной улице. Стены доходили мне до пояса. Дома были пусты. Видимо, покидая этот город, его жители забрали все с собой. Я обошел его весь, несколько раз. Проходя по его улицам, я говорил себе: «Это рынок, здесь продавали морские раковины, зерно и оливки, привезенные с холмов севера, здесь был их храм, а здесь — гончарные мастерские, а здесь жил самый умный человек в городе, и к нему приходили за советом». Потом я понял, что нужно начертить городской план и, с трудом вскарабкавшись по расползавшемуся под ногами склону, вернулся в сторожку. Я взял бумагу и ручку и хотел вернуться в город. Но снова начался ливень. Я нарисовал план по памяти.

Проснувшись утром, я побежал в город. Еще со склона я заметил, что что‑то не так. Улицы были едва обозначены. По ним струилась вода, стекая в долину. Я видел, что стены домов исчезают — глиняные кирпичи, тысячелетиями укрытые под толстым слоем песка, теперь растворялись в дождевых потоках. Я метался от стены к стене, стараясь сохранить хоть кирпичик, хоть осколок, схватить их, задержать — но они растворялись у меня в пальцах. И тогда раздался грохот. Что‑то ухнуло совсем рядом со мной, обдав меня фонтаном глиняного месива.

Наверное, я потерял сознание. Когда я открыл глаза и повернул голову, я увидел невдалеке матовый серый остов. Я с трудом сел. Кружилась голова. Антенна лежала поперек того, что раньше было улицами. Фонари разбились, глина на десятки метров вокруг была усеяна красными осколками. Из основания антенны торчали кишки проводов. Сторожки на холме больше не было. Недалеко от того места, где она стояла, я увидел четырех всадников на верблюдах. Они не двигались и смотрели на меня, а потом начали спускаться по склону. Верблюды шли очень медленно, осторожно переставляя лапы. Головы всадников были замотаны куфиями. Первый всадник — старик в вылинявшей солдатской куртке со споротыми нашивками, курил трубку. Второй всадник держал в руке пилу. У третьего в руках ничего не было. А четвертый, тоже старый, — ел мороженое. Они молча обступили меня.

Потом старик кивнул двум молодым всадникам. Они ловко спрыгнули с верблюдов, подошли к антенне и, примерившись, начали отпиливать ее верхушку.

— Давай, сынок, я отвезу тебя к шоссе, — сказал мне всадник с мороженым. Он говорил с сильным акцентом, но я все понимал. Он развернул верблюда; тот медленно стал взбираться на склон. Я карабкался за ним. Когда мы добрались до вершины холма, старик помог мне забраться на верблюда. «Не плачь, — сказал он мне, — почему ты плачешь?»

* * *

Уже довольно давно я живу в небольшом городке у самой границы пустыни. Когда наступает поздний вечер, я гуляю по окраинным улицам и смотрю в темноту, так далеко, как позволяет зрение. Думаю, если его таким образом тренировать, смотреть можно будет все дальше и дальше. Раньше я часто вспоминал о том, глиняном, городе. Я рассматривал свой чертеж и пытался представить себе, кто были его жители, как они жили и почему ушли. Однажды я понял, что ответа на мои вопросы нигде нет. Я только знаю, что там кто‑то был, и его кто‑то слышал.

Наутилус

^Место для курицы выбрали наспех. Стены в сарае были бревенчатые, темные. На таких особо не порисуешь. Зато там стоял белый буфет, с пятидесятых годов еще. Из всех дверец у него уцелела одна. Она‑то нам и была нужна. Катька светила фонариком, а мы с Олегом вытащили из карманов мелки и принялись за работу. Я тренировался дома и знал, что из всей курицы у меня лучше всего получаются лапы, за них и взялся. Олег должен был нарисовать туловище и голову. А потом — каждый по крылу, чтобы по — честному. Однажды нам пришлось прерваться: в доме скрипнула дверь, и на крыльцо вышла Ксения Викторовна. Катька погасила фонарик. Вырвавшийся из‑за полуоткрытой двери свет выхватил кусок сада, ветви яблони, поворот грунтовки за решетчатой калиткой. Ксения Викторовна чиркнула спичкой, закурила. Мы притаились и ждали, пока она уйдет. Все дело было в ней, но нам уже было не до нее. Завтра не станет Кроши, Ксения Викторовна с ней расправится, придет за ней с топором, а потом будет угощать ею гостей — завтра у Ксении Викторовны день рождения.