Читать книгу "Спасти Россию. Как нам выйти из кризиса - Сергей Кара-Мурза"

XIX век также стал на Западе веком интенсивного проектирования социальных форм. Научная, буржуазные и промышленная революции происходили на подъеме волны изобретений, конструирования и быстрого строительства структур общественного бытия — политических и хозяйственных, образовательных и культурных, военных и информационных. Объектами конструирования были и разные типы человеческих общностей: классы и политические нации, структуры гражданского общества (ассоциации, партии и профсоюзы), политическое подполье и даже преступный мир нового типа. Важные проекты новых форм делались как в виде утопий (например, трактатов утопического социализма), так и в виде футурологических предсказаний или фантастики, более или менее основанной на рациональном знании.

В России проектирование новых форм в XIX веке велось как в рамках консервативной доктрины самим правительством, так и оппозиционными движениями: либералами и революционными демократами, анархистами, народниками и марксистами. В самом начале XX века большие проекты новых форм жизнеустройства выдвинули консервативные реформаторы (Столыпин), либералы (кадеты) и большевики, а также организованные в общины крестьяне, движимые утопией «архаического аграрного коммунизма». В разработку этих проектов были вовлечены все типы знания.

После революции 1905-1907 годов по степени привлечения знания научного типа стал выделяться проект большевиков. В нем шло быстрое развитие (и преодоление) интеллектуального аппарата марксизма, основанного на картине мира классической науки, что привело к преодолению механистического детерминизма, свойственного историческому материализму. Ленин и близкие к нему интеллигенты в большей степени, чем другие политические течения, сумели интегрировать в одну доктрину методологию марксизма, традиционное знание (общинный крестьянский коммунизм) и связанное с ним «народное» православие, разработки анархизма (концепцию М. Бакунина о союзе рабочего класса и крестьянства) и концепцию «некапиталистического пути развития» народников. В среде большевиков были развиты системные идеи, А. А. Богданов стал творцом первой теории систем — тектологии. В целом в программе большевиков к 1917 году присутствовало видение России как большой динамической системы в переходном состоянии и уделялось большое внимание структурному анализу неравновесных общественных процессов.

В 1917 году в России речь шла уже о выборе из двух больших мировых проектов движения к социально справедливому и солидарному обществу: социал-демократии и коммунизма. Однако социал-демократы (меньшевики), поддержав Временное правительство, последовали принципу «непредрешенчества» и вышли из дебатов об «образе будущего», что резко ослабило их позиции, как впоследствии и позиции Белого движения.

Большим проектом советской власти стал военный коммунизм. Это было новаторское преломление опыта Великой французской революции, а затем опыта социальной политики Германии в I Мировой войне. Военный коммунизм — сложная социальная конструкция, и сейчас нам, из нынешней постсоветской России, кажется поразительным, что ее сумели создать. Тот факт, что большевики без всякого доктринерства, не имея еще государственного аппарата, обеспечили скудными, но надежными пайками все городское население России и даже деревенских ремесленников, имел огромное значение для легитимации советской власти. Ведь этих пайков не смогли дать ни царское, ни Временное правительство, которые действовали в гораздо менее жестких условиях.

По мнению американского историка Л.Т. Ли, большевики смогли создать работоспособный аппарат продовольственного снабжения и тем скрепили свою власть.

Вопреки расхожему представлению, продразверстка укрепила авторитет большевиков и среди крестьян. Крестьяне, пишет Л.Т. Ли в большой книге «Хлеб и власть в России. 1914-1921» (1990), «поняли, что политическая реконструкция — это главное, что необходимо для прекращения смутного времени, и что большевики — это единственный серьезный претендент на суверенную власть».

Однако главной задачей пришедших к власти политиков-большевиков, завоевавших культурную гегемонию в российском обществе, было превращение стихийно возникших в ходе Февральской революции Советов в системообразующую структуру нового государства. Это была сложная, даже изощренная, конструкторская разработка.

Советы возникли прежде всего в армии как общине, собранной из солдат — общинных крестьян. Лозунг «Вся власть Советам!» отражал крестьянскую идею «земли и воли» и нес в себе большой заряд анархизма. Возникновение множества местных властей, не ограниченных «сверху», буквально рассыпало Россию на мириады «республик». Советы вначале не были ограничены и рамками закона, ибо, имея «всю власть», они в принципе могли менять законы.

Важным механизмом превращения Советов в единую структуру государства было изобретение номенклатуры, которая стала создаваться в конце 1923 года. Номенклатура — это перечень должностей, назначение на которые (и снятие с которых) производилось лишь после согласования с соответствующим партийным органом. В условиях острой нехватки образованных кадров и сложности географического, национального и хозяйственного строения страны номенклатурная система подчиняла весь госаппарат единым критериям и действовала почти автоматически. Это обусловило необычную для парламентских систем эффективность Советского государства в экстремальных условиях индустриализации и войны.

Надо отметить такую особенность проектирования социальных структур в России первой половины XX века — включение в проект проблемы демонтажа создаваемых структур как необходимый этап их «жизненного цикла». Иными словами, уже в момент создания новых структур разработчики предвидели тот период, когда эти структуры выполнят свою задачу и станут неадекватными новому состоянию общества и государства. Такое предвидение давало ценное знание. Например, при анализе военного коммунизма было сформулировано важное, выходящее за рамки истмата положение: структура, возникнув в чрезвычайных условиях, после исчезновения породивших ее условий сама собой не распадается. Выход из военного коммунизма представлялся сложной задачей. В России, как писал А. А. Богданов, решить ее будет особенно непросто, поскольку в системе государства очень большую роль играли Советы солдатских депутатов, проникнутые мышлением военного коммунизма.

А.А. Богданов, признавая, что военный коммунизм есть «ублюдочный» хозяйственный уклад чрезвычайного режима, не имеющего никакой связи с социализмом, в то же время указывал на эту проблему: «Военный коммунизм есть все же коммунизм; и его резкое противоречие с обычными формами индивидуального присвоения создает ту атмосферу миража, в которой смутные прообразы социализма принимаются за его осуществление». Но ведь это — фундаментальная проблема, о которой обществоведение с конца XX века как будто «забыло».

Можно даже сказать, что в период становления Советского государства представления о «конструировании» власти были более системными, чем в западной мысли. Там под давлением экономицизма не произошло синтеза «эрудированного» знания политической философии с обыденным традиционным знанием масс. Мишель Фуко признал в 1977 году: «У нас не было никаких понятийных и теоретических инструментов, которые позволили бы как следует уловить всю сложность вопроса власти, поскольку XIX столетие, завещавшее нам эти инструменты, воспринимало эту проблему лишь посредством различных экономических схем».