Читать книгу "Забытый плен, или Роман с тенью - Татьяна Лунина"

– Лебедев слушает! – рявкнул Андрей Ильич.

– Добрый день, это я.

– Кто – я? – Никакая сила на свете не могла бы заставить абонента признаться, что этот голос легко узнаваем среди сотен других.

– Мария.

– Вы уверены, что вас зовут именно так?

Хозяйка незаметно кивнула мужу и с озабоченным видом поспешила на кухню. Тот поспешно шмыгнул за супругой. Голос из трубки заполнил опустевшую комнату:

– Хотелось бы вам напомнить, Андрей Ильич, что по условиям договора, который мы заключали, я могла зваться кем угодно. Договорной срок давно истек, претензий ко мне у вас, кажется, не было, так?

– Допустим.

– Тогда позвольте мне жить своей жизнью и носить то имя, которое не ситуация навязала, а дали родители. И еще: обычно после выполнения своих обязательств я перестаю существовать для заказчика. Бизнес – одно, реальная жизнь – совсем другое, путать их ни к чему, согласны?

– В таком случае какого рожна вы звоните?

– Нужна ваша помощь.

– Сомневаюсь, что могу вам чем-то помочь. Вы похожи на человека, который скорее сдохнет, чем попросит о поддержке.

– Спасибо за понимание, меня действительно не надо поддерживать. Я крепко стою на ногах.

– Тогда кто пошатнулся? Очередной «заказчик», как вы изволили выразиться о таких лохах, как я? А может, ваш друг или, упаси боже, любовник? Кого я должен благодарить, что вы вдруг вспомнили обо мне? – Лебедев сознавал, что ведет себя глупо, хамит, но сдержаться не мог. Его душили обида и злость, но больше всего мордовала память. Проклятая память не давала покоя – дразнила, путала, обнадеживала. Память оказалась сильнее здравого смысла. Даже сейчас этот высокомерный холодный тон не мог перешибить интонации, которые до сих пор звучали в ушах, – искренние, заботливые, греющие душу. Трубка замолчала, не было слышно даже дыхания, как будто на другом конце провода вымерло все живое. – Алло, так кому же нужна моя помощь?

– Уже никому.

– Пожалуйста, – буркнул абонент коротким гудкам, не заметив, что «спасибо» ему никто не сказал.

Остаток вечера он притворялся. Перед хозяйкой, нахваливая пирожки, вкуса которых не ощущал, перед хозяином, когда задавал вопросы, оставаясь безразличным к любому ответу, перед собой – лживым, трусливым, тупым слабаком, не способным вызывать у других ничего, кроме тоски и скуки.

– Я хочу сказать тост, – заявила вдруг Роза Львовна. – Налей мне, Илья, шампанского.

– У тебя же давление, Розочка! – ужаснулся заботливый муж. – Вчера было сто семьдесят на сто десять, забыла?

– Скажи спасибо, что я давлю его благородным вином, а не пошлой водкой. – Олевская улыбалась, но глаза ее оставались серьезными. Наблюдательный человек мог бы прочесть в них грусть, сожаление и вопрос, на какой ответа не находилось. Роза Львовна подставила бокал под горлышко темно-зеленой пузатой бутылки. Илья Ильич, вздохнув, подчинился жене, затем плеснул гостю коньяк, себе – сок. – Ты помнишь, чтобы я говорила тосты, Илья?

– Нет, Розочка, не припомню.

– А сейчас скажу. – Хозяйка внимательно посмотрела на гостя, который годился ей в сыновья, кто дружил с ее собственным сыном и уже по одному этому был достоин любви и дружбы.

Пусть не она его выносила и родила, но материнское сердце подсказывало, что этот взрослый чужой ребенок в чем-то запутался, а значит, может себе навредить. Он сидел перед ней нахохлившийся, встрепанный, точно воробей после драки, и корчил из себя счастливца, наивно думая, что способен обмануть еврейскую мать. Моисеева Роза, по мужу Олевская, подняла бокал.

– Послушай, Андрюша, что хочет сказать старая, битая жизнью еврейка. Я многое пережила на своем веку и самое страшное – потерю сына. Не знаю, за что так сильно наказал меня Бог, наверное, за гордыню. Я ведь всегда думала: мой сыночек – самый красивый, самый умный, самый удачливый... – У пожилой женщины дрогнул голос.

– Аркадий действительно был таким, – осторожно влез в паузу его друг. – Мы с Женькой даже в подметки ему не годились.

– У тебя доброе сердце, Андрюша, – грустно улыбнулась Роза Львовна. Ее непривычное «у тебя» не покоробило слух – обласкало. – Но гордилась я не столько сыном, сколько собой. Ведь это я произвела на свет такое чудо, я вырастила из моего мальчика уникального мужчину, которому удавалось все, за что бы он ни брался. Я поставила себя выше Творца нашего: ведь Он сотворил многое, и не все из этого вышло удачным, а я сотворила одно, и это стало самым прекрасным из всего, что меня окружало.

– Ты была хорошей матерью, Розочка, лучшей из всех.

– Вот такие мы, евреи, – невесело усмехнулась Олевская, – во всем считаем себя лучшими. Наверно, за это нас и не любят.

– Вы ошибаетесь, дорогая Роза Львовна.

– Не кривите душой, Андрюша, и не сбивайте с мысли. Я и так путаюсь... – Она поставила рядом с тарелкой бокал, потерла виски.

– Тебе плохо, Роза? – всполошился Илья Ильич.

– Мне хорошо. Хотя такой развалине уже в могилу давно пора.

– Боже мой, Розочка, о чем ты говоришь?

– Вот и забыла о чем. А все из-за вас, мужчин. Вечно вы сбиваете с толку нас, бедных женщин. – В ее темных глазах вспыхнули лукавые искорки. Лебедев подумал, что в молодости старушка наверняка сводила с ума не одного Илью Ильича. – Так вот, – продолжила Роза Львовна, – я хочу сказать, что гордыня – большой грех. За него и наказание может быть самым страшным, да. Упаси вас от этого Бог, дорогой мой Андрюша. – Хозяйка снова взялась за хрустальную ножку и улыбнулась. – Я пью за вас, милый! Вы были хорошим другом нашему сыну. Вы подарили нам жизнь, когда нашли внука. Теперь я просто обязана дожить до правнуков! А сегодня вы согрели собой эти стены, не пожалели время для двух занудных, скучных стариков.

– Роза Львовна...

– Молчите, когда старшие говорят! Да, не пожалели, – упрямо повторила Олевская, – потому что у такого человека, как вы, каждая минута – золотая, а этот драгоценный металл надо ценить! – Она торжественно подняла бокал. – Будьте счастливы, мой мальчик! Мы с Ильей Ильичом надеемся еще увидеть ваших деток, так, Илья?

– Так, Розочка, так.

– Дайте, дорогой, слово, что позовете меня на рождение первенца.

– Обещаю, что первому ребенку дадите имя вы, дорогая Роза Львовна. – В ответ она довольно кивнула и выпила до дна шампанское.

Той же ночью Олевская тихо скончалась в собственной постели, под боком у мужа, проспавшего последний вздох своей Розочки.

...Похороны были скромными. В траурном зале крематория шаблонную скорбную речь на полторы минуты слушали трое: знакомый усопшей, молодая соседка и консьержка, с которой покойница частенько обсуждала политику и сериалы.

– Как Илья Ильич? – спросил у соседки знакомый, спускаясь по ступенькам серого здания, похожего на кривой спичечный коробок. – Ему лучше?