Читать книгу "Как ограбить швейцарский банк - Андреа Фациоли"

– Я, – сумел он произнести, – я, значит, разрушаю все?

Сальвиати молча поглядел на него.

– Но ты понимаешь, что говоришь?

– Я знаю, что я подготовил план. Если боишься, скажи!

Контини на мгновение потерял свою обычную флегматичность.

– Жан, мы знакомы двадцать лет! Ты знаешь, что я сделал, и что мы сделали, и что… В общем, я больше не занимаюсь расследованиями, я больше не могу жить, с тех пор как явился ты с этим ограблением!

– Ты был свободен…

– Хватит об этом! Я не хотел и не хочу идти на попятный, и ты это знаешь! Но это не значит, что кто-то может уверять меня: «Возьмем десять миллионов и завяжемся с неизвестными людьми, а когда все пойдет плохо, будем идти вперед, как мулы!»

– Все не идет плохо!

– Все идет плохо! Ты что думаешь, ограбить банк – это просто для людей, которые не отчаялись? Одно дело – разработать план, другое – быть там двадцатого декабря и знать, что ты идешь против закона, против своих привычек, против здравого смысла!

Сальвиати все еще стоял, опершись на вилы. Но тут и его терпение лопнуло. Он бросил вилы на газон и сделал шаг к Контини.

– Против здравого смысла? – воскликнул он. – Но какого здравого смысла? Моя дочь в руках у человека, который в случае чего убьет ее, не задумываясь, я пришел к тебе, я не хотел, ты знаешь, что я не хотел грабить! Ты думаешь, это легко для меня? Я несколько лет отсидел, новую жизнь строил!

– Тогда ты должен быть рад сделать то, что нужно сделать, – пойти в полицию и потребовать правосудия, потребовать…

– Да какого там правосудия! Я бывший вор! Ведь я был классным вором, знаешь, я был мастером в своем ремесле. И теперь я просыпаюсь ночью подумать о деле и замечаю… замечаю, что вхожу во вкус!

Молчание. Сальвиати продолжал тихо:

– Это самое большое поражение, Элия. Я хочу, чтобы это ограбление удалось, но почему? Ради дочери, конечно, ради Лины. Или, может быть…

Молчание. Контини смотрел на него, не мигая.

– Или, может быть, – прошептал Сальвиати, – спустя столько лет, это моя жизнь, мое прошлое все еще держат меня в тюрьме?

11 Почему бы и нет?

…и, как обычно, я сунул нос, куда не надо. Был неопытным, это правда, но нелегко было заметить, что там что-то не так. В сущности, если сыщика зовут присмотреть за виллой, думаешь, что он хочет защитить виллу. Ан нет.

Я оказался пешкой в той мошеннической игре. Свидетелем.

Хозяин дома мог бы сказать: влезли хулиганы, начали крушить все, меня избили; это может сказать и человек, которого я взял присматривать за виллой. И «хулиганы» вроде как отколошматили его и меня, особенно меня, а потом вроде как сбежали, унеся с собой кучу вещей. Включая некоторые документы и фотографии… простой план, без сучка без задоринки.

Если бы не одна деталь.

Я случайно видел, что происходило на той вилле.

Надо было мне сидеть себе у входа, почитывая газету и ожидая конца ночи. Но, как я вам говорил, я был неопытный. Так начался этот скандал, о котором и газеты писали. В сущности, это было во благо: без того происшествия никто бы ни о чем не узнал. Так или иначе, мне следовало вести себя хитрее. А я пошел напролом. И получил по полной.

Как-нибудь я расскажу вам всю историю.

А сейчас важно поговорить о том подвале. Помню только отрывочно, что происходило в предыдущие часы. Но я был в самом деле плох. Помимо боли от ударов, я чувствовал груз унижения и голод.

Не знаю, как проник туда Жан Сальвиати. Знаю, что, пробравшись через форточку, он дал себе время разложить инструменты. Я смотрел на него с удивлением из своего угла. Он был спокоен. Закрыл сумку, зажег фонарь и без спешки обследовал помещение.

И тут свет попадает на меня.

Он меня видит. Подходит и спрашивает: ты кто? Я отвечаю: а ты кто?

С этого все и началось. Я уже был готов уступить. Он, наверно, понял, что попал не на обычную виллу бизнесмена, который хочет со вкусом пожить на пенсии. В тот момент у него было два выхода: дать деру сразу же или понять, в какую беду он вляпался, и потом дать деру. В любом случае правила ремесла предписывали ему бежать оттуда в течение двух минут. Когда живешь кражами, надо быть несгибаемым. Один раз отвлечешься, проявишь легкомыслие, и тебя нет.

Это рассказал мне Жан, позднее. Чтобы объяснить, почему он колебался в первые секунды. Помню, посмотрев на меня, он поднял глаза к форточке, через которую он пролез. Я ничего не сказал. У меня больше не было мыслей, не было надежд.

Жан сел рядом со мной, на полу в подвале. Расскажи мне все, сказал он. Я сказал ему, что знал. К этому времени две минуты прошли. Ему надо было соображать быстро, и, как вы можете догадаться, соображать за нас обоих. Так как я ему все рассказал, он знал, что они создали улики против меня. Он знал, что они могут прижать меня к стене. Или, может быть, он не осознал этого сразу, потому что сказал: я тебя отсюда выведу.

Тут ко мне, наверно, частично вернулась способность здраво рассуждать. Может быть, то, что я увидел путь к бегству, меня пробудило.

Говорю ему: нет.

Он не понимает. Тогда говорю ему: мне очень жаль, но, если я выйду отсюда без тех фотографий, я труп. Он смотрит на меня какое-то время, не меньше секунд десяти. В тот момент они казались мне минутами. Да нет, каждая секунда тянула на час. Я не говорю больше ничего. Он снова глядит на форточку. И тут же бросает взгляд на дверь подвала.

Наконец встает. И потом говорит мне: почему бы и нет?

12 Мы вернулись к началу

В конце ноября настал день, когда Маттео Марелли потерял надежду. Недели проходили, как во время долгого выздоровления. Ничто не отличало один момент от другого, кроме смены времен года. Лето в долине Бавона отдалилось на тысячу лет.

– Зима, – сказал он в тот день, ни к кому особенно не обращаясь.

– Я видела, – ответила Лина.

Они никогда не обращались ни к кому конкретно. Они очутились вроде как на ничейной земле, вдалеке от событий и мыслей внешнего мира. В их разговорах все чаще звучало слово «снаружи». Они читали книги и газеты, смотрели телевизор, но, в отличие от других, считали время своего пребывания в плену.

Маттео вначале ничего не сказал Лине. Она продолжала ждать ограбления. Когда он решился открыть ей, что до декабря ограбления не будет, она за три дня не сказала ему ни слова. То есть вовсе не разговаривала. Потом, не пояснив ничего, как будто смирилась. Он же еще надеялся. Знак, который он подал Контини, основывался на неопределенном допущении. Но вообще-то было бы справедливо, если бы и им немного повезло.