Читать книгу "Старьевщик - Терри Биссон"

Систему налаживали в течение следующих двух лет, увеличивали количество удалений на сотню в месяц, составляли список, который удаляли через год. Существовало противоречие в сохранении имен удаленных деятелей искусства в базах данных, доступных обществу, но данное положение изменять не позволялось, так как частные копии книг, видео, компакт-дисков и так далее находились на чердаках и в чуланах, тогда как сами оригиналы стали цифровыми. Служащие Отдела удаления (называемые в народе старьевщиками) понадобились для сбора удаленных копий, дабы те не закончили свой век в частных коллекциях и на блошиных рынках, которые росли на междуштатных границах, чтобы избежать налогов на продажу, появившихся в ответ на отмену налогов на собственность и доход. Появление большого числа старьевщиков означало необходимость открытия Академии для их обучения. А Принуждение означало необходимость новых денежных вливаний в систему законодательства и коррекции.

Искусство стало главной индустрией в смысле не только производства, но и разрушения. К каталогизации, продажам, архивации, сохранению теперь присоединились (или, по словам некоторых, появились как отражение) параллельные мероприятия по раскаталогизации, разархивации и удалению, только последнее из которых требовало целой армии персонала для сбора, принуждения, подсчета, оплаты, приема жалоб и предложений. Также появились некоторые неожиданные приятные последствия. Обращений в «Банк искусств», который платил стипендию художникам за прекращение творчества, оказалось множество, похожие программы тут же запустили в сфере музыки и литературы. Популярность «Пустого музея» в Лос-Анджелесе росла не по дням, а по часам. Основанный с ироничным подтекстом, он вскоре превратился в главный магнит для туристов, посетители со всего мира платили за возможность пройти по пустым залам, рассматривая голые стены. Летом 20… года он обошел по числу посетителей музей Гетти. В следующем году подобные музеи появились в Филадельфии и Сент-Луисе, Мехико, Дар-эс-Саламе и Варшаве. Не последней деталью для привлечения туристов служило отсутствие металлодетекторов и проверок.

Удаления породили и теневую экономику. Так как Генератор Удаления являлся генератором случайных имен, вроде устройств, использующихся в лотерее, он развил процветающую игорную индустрию не только на рынках, где люди покупали запрещенные (фактически) вещи, но и там, где ставки делали на сами удаления. Каждый представитель искусства, даже те, кого вычеркивали, обнаружил, что становится, пусть ненадолго, источником непрекращающегося потока доходов. И самое приятное, административные затраты новых программ оплачивало не правительство, а промышленность, которая сразу распознала чудовищные размеры материальной выгоды, вытекающей из периодического очищения каталога.

Первая цель удаления – стимулирование экономики и обеспечение рабочих мест (и во вторую очередь, конечно, укрепление искусства). Затем уменьшение насилия, а значит, и уничтожение александрийского движения через придание ему исторической неуместности. Последнее не требовало особых усилий, так как правительство начало выполнять за александрийцев их же работу, да еще и платить им за их усилия. Лже-александрийцы, или подражатели, использовавшие движение в качестве прикрытия собственной этнической гордости или ненависти, переключились на другие проекты. Подлинные александрийцы всегда представляли собой разнородную массу, сплоченную только единой тактикой. Большинство так и осталось неизвестными, незнакомыми даже друг другу, организованными в маленькие группки или работающими в одиночку. Они наблюдали и выжидали. Другие, известные, – сидели в тюрьме, ждали приговора или его исполнения. Еще нескольких, конечно, уже предали смертной казни. Заключенных отпустили по специальной амнистии (программа Феникса) и предложили им работу в Бюро, хотя и с оговоркой – не предавать свое назначение огласке. Неизвестные присоединялись к сотоварищам медленно, однако, к 20… году почти четверть всех операций и половину административных дел Бюро проводили бывшие «Огненные александрийцы», названные в честь пожара, а не библиотеки. Гениальное ли, непродуманное ли решение принял секретарь Феникс – споры все еще идут. Но главное, что все остались довольны или согласны, по крайней мере на некоторое время. Раскол и новые, или «библиотечные», александрийцы принесли новые споры о Бессмертных.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Динь!

Двадцать пять.

Дверь лифта-раковины открылась.

Запах ударил мне в нос. Сухой и немного сладкий, похожий на ковер Боба. Запах смерти. Я слышал слабое, далекое завывание трубы муниципального кондиционера, который работал на всю мощность на последнем этаже, атакуемом беспощадным солнцем Вегаса.

– Пахнет неправильно, – сказала Гомер.

Двигая за собой тележку, я вышел из лифта в темную комнату, судя по размерам – люкс, с окнами в трех стенах (все шторы опущены) и лифтом в четвертой.

В центре стояла двуспальная кровать.

Посреди кровати лежал мужчина, на спине, глядя в потолок.

Я подошел ближе к кровати.

Динь!

Дверь лифта закрылась за мной. Мы с Гомер остались наедине с мертвецом. Потому что именно им мужчина и являлся, как я понял, подойдя к кровати. Мертвее Боба и Данте. Мертвее мертвого.

Я обошел его вокруг и увидел сухую сморщенную кожу, туго натянутую на кости. Он носил очки, но уже лишился носа, чтобы удерживать их на месте. И глаз тоже не было. И губ, и ушей, а волосы лежали серой лужицей, как холодная подливка, вокруг головы на грязной подушке. Запах практически не ощущался. Я уже почти привык к нему. Мне даже не приходилось дышать ртом.

Неужели этот старик вызывал меня? Выглядело невероятно, но…

– Сюда, наверх.

Его голос, только доносящийся сверху.

Я поднял голову. И только тогда заметил дыру в потолке. Квадратная, три фута шириной, закрытая решеткой. А лестницы вначале не обнаружил. Она стояла в чуланчике рядом с лифтом.

– Там есть ключ, – проговорил старик низким голосом. – В шкафу. Верхний ящик слева.

Именно там он и оказался – большой, старинный металлический ключ. Я слышал о подобных ключах и даже держал как-то в руках, в Академии.

– И принесите обложку.

– Обложку?

– Обложку от пластинки. Вильямса. Чтобы мы знали, что вы тот, за кого себя выдаете.

Я не выдавал себя ни за кого, но не собирался на середине пути поворачивать обратно. К тому же с обложкой все было просто. Она приехала со мной, в тележке под Гомер. Я поднял свою собаку как раз настолько, чтобы вытащить обложку, удивленный и немного встревоженный при виде того, какими маленькими и худенькими стали лапы собаки и туловище в целом. Обложка оказалась теплой, как живая.

Чего я пока не мог сказать о старике. Что ожидает меня наверху?

– Жди здесь, – прошептал я Гомер. Мне показалось или она кивнула? С обложкой под мышкой я полез по лестнице. Вставил ключ в замочную скважину с одной стороны решетки, закрывающей отверстие.