Читать книгу "2017 - Ольга Славникова"

Крылов не собирался пускать к себе никого, менее всего представителей славной милиции, среди которых в последнее время появилось слишком много женщин, коротконогих и безгрудых, будто плюшевые мишки. Все-таки присутствие людей ощущалось со всех сторон; человеческая масса буквально сдавливала убежище, производила музыку, шумы, скандалы, топот, множество дополнительных звуков, источник которых был необъясним. Крылов, сидя, как Ихтиандр в бочке, в небольшом безмолвии квартиры, радовался своей частичной глухоте. Иногда Крылову казалось, будто стены его квартиры принадлежат соседским семьям, как, например, ковры, а он только вешает на них с изнанки свои картинки и книжные полки. Требовалось особое строительное усилие воли, чтобы вновь собрать вокруг себя укрытие.

Если мир рифейца был подобен миру насекомого, то теперь Крылов постигал науку насекомых прикидываться мертвыми. Не реагируя на удары в гудящую дверь (древний хозяйский звонок, некогда щелкавший соловьем, но теперь способный издавать только стариковское причмокивание, был предусмотрительно отключен), Крылов действительно впадал в омертвелость и лежал негнущийся, как мумия, скалясь на пыльную люстру. Состояние соединяло острейшее, ультразвуковое чувство опасности и глубочайшее к ней равнодушие. Между тем за окнами скользил удивительно мерный рождественский снег, и небольшая, похожая на елочное украшение летающая тарелка иногда зависала над балконом, выжигая на старухином халате рыжие крошащиеся пятна.

* * *

Оставив за дверью государственную власть, закрывшись навсегда от женского сообщества с его притязаниями и локальными войнами, Крылов на самом деле пожелал того, чего еще не было нигде и никогда. Он решил освободить свою территорию от воздействия силы, пронизывающей мир. Имя этой силе давала только религия, но все безбожные рифейцы, не имевшие отношения к трезвонящим храмам и к тем, кто в них собирался, тоже вынуждены были с ней взаимодействовать. Они искали и не находили свободы; на своих катамаранах, горных велосипедах, бешеных мотоциклах они словно стремились вырваться из невидимых тенет, разодрать мировую крашеную ткань – или уничтожить вместе с собою то, что было намного сильнее человека и ни о чем с человеком не советовалось. Главная подлость заключалась в том, что для отдельного гражданина все остальные человеческие существа были представителями этой силы, исполнителями ее непонятных решений. Потому подросток Крылов так решительно делил человечество на себя и на всех остальных; потому он с полным хладнокровием возмещал убыток, нанесенный одним, за счет кого-то другого и терпеть не мог оставаться в долгу.

Теперь на своих пятидесяти квадратных метрах он поставил целью не давать этой силе ни малейшего шанса. Ни один предмет на территории не мог быть передвинут без воли Крылова. Только Крылов был источником всех возникающих здесь причинно-следственных связей – по необходимости предельно упрощенных. Каждая вещь, имевшаяся в квартире, одновременно существовала в сознании Крылова в виде голографической копии. Он не мог себе позволить забыть о предмете, поставив его на дальнюю полку. Поэтому он беспощадно избавился от лишнего: вынес на помойку две коробки своего и старухиного хлама, включая побитые фигурки мертвого фарфора, горшок с неизвестным засохшим растением, от которого осталось и торчало из плесени что-то вроде свечного фитиля, дореволюционные, сыплющие прахом книги – многословные труды забытых усачей. То, что осталось стоять на протертых поверхностях, продемонстрировало Крылову, что ум его ограничен. Но теперь он мог вполне осознавать все, что происходит в убежище. Через небольшое время он заметил, что пространство квартиры сделалось прозрачным: ничто в нем не было сокрыто от самого первого взгляда, но возможность проникнуть извне исключалась абсолютно. Богу, пожелай он достать своей соломинкой человеческое насекомое, пришлось бы размозжить прозрачность убежища в белесую крошку.

Ощущение свободы, которое Крылов испытал, затворившись здесь навсегда, не имело аналогов в повседневности и напоминало разве что избавление от одежды и ее застежек. Из-за этого Крылов завел привычку разгуливать голым, благо древние батареи под мощными подоконниками испускали металлический жар, от которого по стеклам, размывая ледяные перья, стекала вода. Отсутствие в квартире зеркала позволяло Крылову не стесняться; на кухонную табуретку, клейко холодившую зябкие ягодицы, он набросил застиранное полотенце.

Теперь он с поразительной ясностью понимал, что любой человек, сколь угодно ничтожный, пьяный и бессмысленный, может притащить с собой в убежище Бога. Крылов буквально видел, как светится Его присутствие сквозь помятые или просто будничные физиономии соседей. Однажды, спускаясь по лестнице, он столкнулся с живущим через стенку мужиком: абсолютно не вяжущий лыка, мужик взбирался едва ли не на четвереньках, а на плече у него сидело существо, первоначально принятое Крыловым за полярную сову. Уставившись в упор на феномен, он так и не смог рассмотреть яснее радужный кокон, расправлявший длинноперые дивные крылья всякий раз, когда мужик собирался тюкнуться оскаленной физиономией об острую ступеньку, и слегка поднимавший подопечного в воздух. Растерявшись, Крылов неожиданно для себя сунул алкоголику бумажку в двадцать долларов. Тот, вытаращившись на деньги, зажатые в синих, словно чернилами измазанных пальцах, внезапно протрезвел – и Крылов едва успел спастись в своей квартире от его благодарности, от сполохов взбудораженного ангела и от полоскавшегося в грязной бутылке тошнотворного портвейна.

Лежа навзничь на верном диване, с романом на голой, покрытой испариной груди, с жарким ветерком от батареи в свободном паху, Крылов пытался вообразить, как через тридцать или сорок лет в квартире впервые появится чужой. Ему казалось, что пространство, представшее чужому, будет сильно отличаться от обычного жилища. Перед вошедшим окажется тайна, которую всякий человек имеет в себе и уносит с собой (ненужное и печальное сокровище, которое не удается истратить для жизни или кому-то подарить), а Крылов каким-то образом сгрузит это имущество в своих стенах – пусть невостребованное, но зато и не уничтоженное. Он видел задачу в том, чтобы после смерти развеять в воздухе душу, как иные завещают развеять в воздухе прах, и чувствовал в себе железную волю уйти пустым.

Словно выйдя за пределы собственного тела (отказ от одежды и означал, по-видимому, отказ от привычной границы), он пытался засечь свое бесплотное присутствие на окружающих предметах. Несколько раз ему казалось, что в квартире все-таки имеется зеркало. Но, должно быть, прошло еще слишком мало времени для каких-то устойчивых эффектов. Однако Крылов не сомневался, что чужой, войдя в квартиру, первым делом увидит его – не труп, который тоже, вероятно, будет тут лежать, а вполне достоверный и движущийся образ: голого мужчину с тревожными глазами. Вероятно, этот Адам не развеется в первый же момент, возможно, его хватит еще на несколько посещений чужих – а потом все снова станет как везде. Зато Крылов не уйдет смиренно к Тому, Кого он не просил производить себя на свет посредством подлого отца, Кто ни о чем с Крыловым не договаривался. Раз не было договора – не будет и его исполнения; как всякий нормальный рифеец, Крылов предпочитал не подчиняться сильному, а скорее сдохнуть.