Читать книгу "Жестокая Земля. Соло-Рекс - Антон Грановский"

— Даже отдать ему игрушки? — спросила Тори.

Сборщик посмотрел на нее веселым взглядом и кивнул:

— Да. Как сказал бы телеоник Моузес, «Бог тоже может страдать от одиночества».

Путники насторожились.

— Ты знаешь телеоника Моузеса? — глухо спросил Джек.

— Знал когда-то. Мы вместе проходили насильственную регрессию в Центре психологической помощи на Гее-Регине. Хороший был парень, только слишком религиозный.

Уманский дернул щекой:

— Все ваши предположения — бред. На самом деле суть коллизии проста. Во Вселенной действуют две силы — энтропия и эволюция. Первая разрушает мир, стремясь вернуть его к простоте и первоначальному хаосу, вторая — совершенствует Вселенную, заставляет ее становиться сложнее, утонченнее и упорядоченнее. Эти две силы пребывают в постоянной борьбе. Когда серая мантия уничтожила земной мир, она была орудием энтропии. Но теперь пришло время созидать. За ночью всегда следует день, за зимою — лето. Таков непреложный закон Вселенной.

— Твое объяснение слишком просто, чтобы быть правдой, — парировал сборщик.

Уманский насмешливо блеснул очками.

— Я ученый, а ты — бродяга и врун. Мое орудие — логика, твое — фантазия. Нам не о чем спорить.

Клов пропустил выпад техника мимо ушей. Глядя на сборщика, он громко и четко спросил:

— Если серая мантия страдает от одиночества и ищет случая привлечь наше внимание и угодить нам, то для чего она творит Клоаки? Неужели она не понимает, что Клоаки — это оживший ад?

— Серая мантия не знает нас, — сказал сборщик. — Пытаясь нас понять, она видит нас целиком, со всем, что в нас есть. Она не в состоянии отделить рациональное от иррационального, разум от души, а сон от яви. Она просто не ведает, что творит.

Уманский посмотрел на сборщика с нескрываемым презрением.

— Да ты просто мастер словоблудия, — произнес он насмешливо.

— Что ж, — подбил итог командор Джек, — в таком случае, будем считать, что она добилась своего. Но что последует дальше?

Сборщик пожал плечами:

— Не знаю. В конце концов, как правильно заметил ваш очкастый техник, все мои утверждения и предположения — это пустые, безосновательные фантазии. Не стоит относиться к ним слишком серьезно.

3

Маячки пропавших телеоников по-прежнему работали. Через пять минут пути путники оказались возле тира. Где-то рядом заиграла музыка, заставив их вздрогнуть.

— Гляди-ка — тир! — Уманский улыбнулся. — Как в древних фильмах. Музыка, мишени, приз… Я любил в детстве смотреть эти фильмы. И знаете, о чем я всегда мечтал?

— О чем? — спросила Тори.

Уманский поправил пальцем очки, а затем быстро поднял автомат, прицелился и выстрелил в жестяную мишень.

— Ян, нет! — рявкнул на него командор Джек, но техник уже нажал на спусковой крючок.

Сгусток плазмы, вырвавшийся из дула автомата, разнес мишень в клочья, и один из клочков — небольшой кусок жести с зазубренными краями — со свистом пронесся у техника над головой.

— Какого дьявола ты творишь?! — крикнул капитан Клов.

Уманский улыбнулся и сказал:

— Расслабься, мозгоправ. Я всегда мечтал это сделать.

За спинами у них кто-то сдавленно застонал. Клов и Уманский обернулись. Тори стояла, опустив взгляд куда-то вниз. Клов и Уманский проследили за ее взглядом. На асфальте лежала верхняя часть головы сборщика. Клов и Уманский перевели взгляды на его тело. Сборщик продолжал стоять на месте. Жестяная мишень снесла ему полголовы, но нижняя часть лица сборщика все еще улыбалась.

— Мать честная… — тихо выдохнул Уманский.

Тори отвернулась и согнулась пополам. Клов шагнул к сборщику, хотя и сам толком не знал, что следует предпринять.

— Стой! — яростно крикнул Уманский. — Не трогай его!

— Бедный сборщик, — пробормотала Тори, вытирая рукавом губы. — У него было такое одухотворенное лицо.

— С его лицом все в порядке, — сказал Уманский. — Можешь соскрести его с асфальта, поместить в спиртовой раствор и любоваться по вечерам.

— Ян, перестань, — дернув щекой, сказал капитан Клов.

— Уже перестал. Надеюсь, мы не станем возиться с его телом?

— Это не понадобится, — услышали они голос сборщика.

Сборщик нагнулся, поднял верхнюю часть головы, приставил ее к нижней и щелкнул невидимыми затворами. Затем подвигал головой из стороны в сторону, корректируя посадку, снова что-то неуловимо подправил и опустил руки. Улыбнулся и объяснил:

— Не беспокойтесь. Это имплант.

— Разве голову можно имплантировать? — недоверчиво спросил Джек.

Сборщик приподнял брови:

— А чем она хуже печени, сердца или руки?

— Но мозг…

— …Такой же орган, как другие.

Сборщик поднял руки к голове, нажал на лимфатические узлы, после чего поддел кожу за скулами ногтями и аккуратно снял лицо. Несколько секунд он смотрел на командора и его товарищей тем, что у него было вместо глаз, а затем вернул лицо обратно, и оно тут же пристало к черепу — словно было его неотъемлемой частью.

Уманский судорожно сглотнул слюну и пробормотал севшим голосом:

— Вероятно, это очень дорогая технология.

— Безусловно, — кивнул сборщик.

— Я слышал, что богачи снабжают вас самыми передовыми гаджетами и лекарствами, — сказал Уманский.

— Они всего лишь защищают свои капиталовложения, — пожал плечами сборщик. — Кстати, а где ваш командор?

Клов, Тори и Уманский завертели головами. Джека нигде не было.

* * *

Командор достал фляжку, быстро открутил пробку и, запрокинув голову, сделал большой глоток. Виски обожгло рот и горячей волной пробежало по пищеводу. Командор прислушался к себе, покачал головой и снова приложился к фляжке.

Второй глоток помог ему войти в норму. В голове у Джека словно бы раздался щелчок тумблера, и тут же все встало на свои места.

— Ну вот, — хрипло пробормотал Джек. — Теперь я в порядке.

Он повернулся, чтобы идти, но замер на месте с открытым ртом. В трех шагах от командора стоял, прижимая к груди плюшевого медведя, маленький мальчик. На вид мальчугану было года четыре, одет он был в белую рубашку, джинсовые брючки и белые кроссовки. Глаза мальчика, такие же серые, как у Джека, с интересом разглядывали лицо командора.

— Здравствуй, — сказал мальчик.

— Здравствуй, — ответил Джек. — Ты меня знаешь?

— Да. А ты меня?

Командор сдвинул брови. Он сознавал всю фантастичность и нелепость происходящего, но почему-то чувствовал себя спокойно.