Читать книгу "Дела твои, любовь - Хавьер Мариас"

— Люди часто спрашивают: "Почему он влюбился в нее?", "Что она в нем нашла?" Мы почти никогда не можем ответить вразумительно. Но еще труднее ответить на эти вопросы, если они адресованы нам самим. Особенно если мы полюбили человека, недостойного нашей любви. К Луисе это не относится, хотя не мне судить — именно по тем причинам, которые я только что изложил. Да и ты сама, Мария, не смогла бы объяснить, почему я стал для тебя важнее всех других людей, ведь ты прекрасно видела все мои недостатки и к тому же с самого начала знала, что я никогда не отвечу тебе взаимностью, потому что мечтаю о другой женщине, что уже давным-давно для меня существует только она, а значит, тебе надеяться не на что. Ты не смогла бы привести ни одного хоть сколько-нибудь убедительного аргумента: пробормотала бы несколько общих мест, одновременно и бесспорных, и спорных: бесспорных для тебя (кто стал бы тебе возражать?) и спорных для всех остальных.

"А ведь и правда: я не смогла бы объяснить, — подумала я. — Что я могла бы сказать? Что мне нравилось смотреть на него? Что нравилось его целовать? Что мне с ним было хорошо в постели? Что стоило нам расстаться, как меня охватывала тревога, что больше я его не увижу? Что мне нравилось его слушать? Это дурацкие доводы, ими никого не убедишь. Они покажутся дурацкими любому, кто будет их слушать, не испытывая при этом тех же чувств, какие испытываю я (или не испытав их никогда прежде). Да это и не доводы вовсе, Хавьер прав. Это больше похоже на проявление религиозной веры. Но, может быть, все же это и есть причины? Да, объяснить этого нельзя, так же как нельзя с этим справиться". Наверное, я даже слегка покраснела от этих мыслей. Мне было неприятно, что он заговорил об этом, что открыто сказал о моих чувствах к нему. А ведь я всегда старалась их скрывать: я не только ничего ему не говорила, но даже не намекала, не давала, как мне казалось, никаких поводов для подозрений. Я старалась вести себя так, чтобы он не испытывал угрызений совести, не чувствовал ни малейшего груза ответственности. В глубине души я никогда не верила, что в наших отношениях что-то изменится. Разве что очень редко — по ночам, вдали от него, в моей спальне, глядя на качающиеся за окном деревья, я позволяла себе немного пофантазировать, перед тем как закрыть глаза и уснуть. Но так поступают все: каждый имеет право помечтать о несбыточном, когда с дневными заботами покончено и можно наконец заняться чем-то приятным. Мне было обидно, что в качестве примера он выбрал меня, причем наверняка намеренно: он легко мог привести десятки других примеров. Мне снова, уже в который раз, захотелось встать и уйти, навсегда покинуть этот дом, который я прежде так любила и в котором теперь мне страшно было находиться. Но я знала, что уже не уйду, что выслушаю до конца ту правду или ложь (или правду, смешанную с ложью), которую он собирается мне рассказать. Диас-Варела, должно быть, заметил краску на моем лице (или почувствовал мое волнение), потому что поспешил добавить, словно хотел успокоить меня:

— Не сочти это намеком на то, что ты в меня влюблена, или что ты мне безгранично предана, или что я для тебя дороже всех на свете, — я вовсе не это хотел сказать. Я не настолько самонадеян. Я знаю, что это не так, что ты не испытываешь ко мне и десятой доли тех чувств, какие я уже много лет испытываю к Луисе. Знаю, что я для тебя лишь развлечение, что тебе приятно со мной встречаться, и не более того. Мы относимся друг к другу одинаково. Или я не прав? Я просто имел в виду, что возникновение даже таких симпатий нельзя объяснить, что даже они не имеют причины. Что уж говорить о более серьезных вещах?

Диас-Варела замолчал. На этот раз он специально сделал паузу: хотел услышать, что я отвечу. Но я не знала, что ему сказать. Он только что всего несколькими фразами принизил мои чувства к нему и открыто выразил свои, нанеся мне еще одну, и очень болезненную, рану. Зачем он это сделал? Я и так давно все знала, и не нужно было мне об этом лишний раз напоминать, тем более так грубо. Какими бы глупыми ни были мои чувства (любые чувства кажутся глупыми, если их описывают, или объясняют, или просто рассказывают о них), он не имел права принижать их, считать, что они не идут ни в какое сравнение с теми чувствами, которые он сам испытывает к другому человеку. Что он знал обо мне — всегда сдержанной и даже скрытной? Сдавшейся без боя, ни к чему не стремившейся, не собиравшейся ни за что бороться, ни с кем соперничать? Я-то уж точно не стала бы ни планировать убийство, ни нанимать кого-нибудь, чтобы это убийство совершить. Но, кто знает, может быть, когда-нибудь, после того как наши отношения (те, что были между нами до того дня — это случилось всего лишь две недели назад! — когда явился Руиберрис и все разрушил) окрепли бы, я начала бы думать по-другому? Если бы я не подслушала тот разговор, в нашей жизни ничего не изменилось бы. Диас — Варела продолжал бы терпеливо ждать, пока Луиса оправится от потери и ответит любовью на его так долго ждавшую своего часа любовь, а пока я была бы ей временной заменой, и все было бы хорошо, пока в один прекрасный день я не перестала бы довольствоваться тем, что имела, и не начала бы желать большего, решив, что, проведя рядом с ним столько месяцев или лет — просто потому, что прошло уже много времени (словно такая незначительная и такая обыденная вещь, как следующие один за другим дни, может быть поставлена в заслугу тем, кто эти дни пережил, или тем, кто все эти дни упорно ждал, не желая сдаться и отступить), — теперь тоже имею на него некоторые права.

Тот, кто ни на что не надеялся, в конце концов начинает требовать, тот, кто смотрел со страхом и обожанием, превращается со временем в тирана и начинает презирать того, кого раньше боготворил; тот, кто вымаливал, как подачку, каждый поцелуй и каждую улыбку, становится высокомерным и надменным и теперь сам скупится на ласки для того же самого человека, которого время (череда обычных дней) превратило из повелителя в раба. Время способно на все, и если сегодня на небе нет ни облачка, это не означает, что завтра или послезавтра не разразится страшная буря. Мы не знаем, что оно сделает с нами, какими мы станем, когда нас, один за другим, накроют его тончайшие, почти невидимые слои. Оно идет незаметно — день за днем, час за часом — и тихо делает свою тайную работу: осторожно, так деликатно, что ни разу нас не толкнет, ни разу не напугает. Утро каждого дня похоже на утро предыдущего. И кажется, что все хорошо и спокойно, что ничто не меняется, что сегодня все так же, как было вчера, что наше лицо — такое же, как всегда, и наши волосы тоже, и наше тело не изменило своих очертаний; что те, кто ненавидел нас, продолжают нас ненавидеть, а те, кто нас любил, по-прежнему нас любят. А все уже давным-давно не так, просто время не дает нам этого заметить, отвлекает нас мельканием предательских минут и коварных секунд, пока не наступит день — странный, невероятный, непохожий на другие день, — когда вдруг все станет не таким, как всегда: когда две дочери, облагодетельствованные своим отцом, оставляют этого отца умирать в амбаре; когда сжигаются завещания, потому что их содержание не нравится живым; когда матери отнимают последнее у своих детей, мужья грабят жен, жены убивают мужей, пользуясь тем, что мужья их без памяти любят, и доводя их до безумия, чтобы потом спокойно и счастливо жить со своими любовниками; когда мать дает своему ребенку с первым молоком капли, которые должны его умертвить, с тем чтобы богатство или титул получил другой ее сын — дитя той любви, которой ее сердце полно сейчас (хотя она и не знает, сколько еще времени эта любовь продлится); когда вдова, унаследовавшая положение и состояние мужа, павшего в битве под Эйлау, отрекается от него и называет его шарлатаном, после того как ему через много лет с огромным трудом удается вернуться, восстав из мертвых; когда Луиса будет умолять так долго ждавшего Диаса-Варелу не покидать ее, когда она отречется от прежней любви к Девернэ, который станет для нее никем, который не будет идти ни в какое сравнение с тем, кого она любит сейчас, — с ее ветреным вторым мужем, то и дело угрожающим бросить ее; когда Диас-Варела попросит меня остаться с ним навсегда и будет смеяться над своей прежней упрямой и наивной любовью к Луисе, которая отняла у него столько лет и толкнула на убийство лучшего друга, и когда он скажет себе и мне: "Каким же я был слепцом! Почему не разглядел тебя, пока было еще не поздно?" Странный, невероятный день, когда я решу убить Луису (которая даже не подозревает о том, что существуем "мы", и которая не сделала мне ничего плохого), потому что она стоит на моем пути, и разработаю (а может быть, даже и приведу в исполнение) план убийства, — в этот день будет возможно все. Да, время всесильно, но наше время остановилось, для нас закончилась эта череда дней, которая укрепляет и продлевает, но одновременно разрушает, разлагает и переворачивает все с ног на голову, — и все это незаметно, исподтишка. В моей жизни такого дня не будет. Для меня (как и для леди Макбет) нет ни "позднее", "ни после того", как кончится "сейчас". Мне не дождаться такого дня, мне он не принесет ни выгоды, ни вреда. И в этом мое несчастье или мое везение.