Читать книгу "Семнадцать каменных ангелов - Стюарт Арчер Коэн"

В пять секунд охранник оттаскивает собаку, но на порванном рукаве писателя расплывается пятно крови. «Что с тобой, loco? – издевательским тоном произносит Сантамарина. – Что с тобой?»

Кровь капает на пиджак Уотербери, на глаза набегают слезы. Сантамарина уничтожающе смотрит на него и подает свой носовой платок. По-видимому, он вспоминает, что Уотербери гость. «Поосторожней, – без намека на извинение говорит он. – У нас тут, знаешь ли, бывают всякие. Очень многим хотелось бы навредить сеньору Пелегрини. – Он отряхивает плечи писателя и хлопает его по спине. – Идите, босс. Платок можете оставить у себя».

Другой охранник молча сопровождает его до бокового входа. За изящными коваными цветами чугунной решетки поблескивают стеклянные двери. Дверная ручка в виде завитка меди. От дверей внутрь дома через фойе стелется толстый каштановый ковер. Половина пятого дня, на улице небо затянуто тучами, занавеси полузадернуты, полумрак большой комнаты рассеивается светом люстр и напоминающих лилии торшеров в стиле ар-нуво. Дворецкий в белом смокинге замечает окровавленный платок Уотербери: «Сеньор Уотербери, что случилось? Могу я вам помочь? Возможно, полотенце?»

Уотербери смотрит на себя в зеркале: слипшиеся мокрые волосы, порванный пиджак, – самый настоящий самозванец и никчемность. Он борется с желанием повернуться и уйти. «Благодарю вас, полотенце и расческу. Я подожду здесь».

Через несколько минут он приходит в себя, кровь больше не течет. Дворецкий ведет его через пространство, выложенное в шахматном порядке мраморными плитками, мимо главного входа с исполинскими двойными дверями, мимо мраморной винтовой лестницы наверх, во внутренние помещения дома. Над головой у него фреска с изображением неба в окружении розоватых облаков, по небу в колеснице солнца несется Феб. Мебель эпохи двадцатых-тридцатых годов безукоризненно обтянута богатой парчой с цветочным узором и блестит полосатым шелком, словно терпеливо поджидая появления Карлоса Гарделя с его оркестром в черных смокингах. Со стены улыбается беспечный юноша-крестьянин, на протяжении вот уже нескольких веков наслаждающийся голландским полуденным светом. Они минуют эту большую комнату и входят в комнату поменьше, по-видимому курительную, в ней стоят кожаные кресла, на стенах картины со скаковыми лошадьми и охотничьими собаками. Дворецкий стучит в дверь, которая находится в самом дальнем конце комнаты, открывает ее, объявляя: «К вам сеньор Уотербери, дон Карло».

Уотербери видит через плечо дворецкого столовую с золоченой лепниной и великолепной, сверкающей каждой подвеской люстрой. Дворецкий уступает ему дорогу. И Уотербери видит сидящих за длинным полированным столом мужчину и женщину. Мужчина одет в синюю трикотажную рубашку, идеально оттеняющую его пышную серебристую шевелюру, женщина в белой шелковой блузке с золотой брошью прибавляет обстановке оттенок официальности. Уотербери почему-то даже показалось, что она оделась специально к его приходу. Уотербери дает ей лет далеко за сорок, у нее гладко собранные в пучок, крашенные в бессмертный каштановый цвет волосы. Лицо приятное, кажется, она немного нервничает, может быть напряжена. Это, должно быть, Тереза Кастекс де Пелегрини.

Мужчина с улыбкой встает, протягивает руку. Его проницательные голубые глаза тут же устанавливают контакт с Уотербери, тот сразу чувствует благоговение перед магнатом. «Я Карло Пелегрини, – приветливо произносит он, – очень рад. Познакомьтесь, моя жена, Тереза Кастекс. – И тут же дружеский тон сменяется озабоченностью. – У вас кровь на руке! Что случилось?»

Писатель вспоминает, как дон Карло ненавидит журналистов, и решает, что лучше не жаловаться: «Собака занервничала. Ничего страшного».

«Ну нет, друг мой, что значит – ничего страшного? Как это может быть – ничего страшного? – Он обращается к дворецкому, стоявшему у дверей: – Нестор! Скажите Абелю, чтобы задержался после смены. Я хочу знать, почему мой гость приходит с кровью на руке».

«Да уже прекратилось, сеньор Пелегрини. Не беспокойтесь».

Тот протестующе поднимает руку: «Здесь это так не проходит! Нужно, чтобы руку посмотрел врач. И ваш пиджак… Мы потом все устроим. Нестор, принесите сеньору другой платок. И что еще? Кофе? Выпить? Может быть, сандвич?» Он посылает Нестора за кофе и сандвичами и указывает, чтобы тот подкатил столик с бутылками.

Уотербери обращает внимание, что дон Карло произносит слова чуть тверже, чем свойственно традиционному говору портеньо, и это придает ему величественно патрицианский вид, несмотря на скромную домашнюю одежду.

«Значит, вы приехали в Буэнос-Айрес за журналистскими материалами?»

«Да нет, я не журналист. Я романист».

«Ну да, конечно! Вы же Роберт Уотербери».

Уотербери услужливо улыбается, не поняв, издевается над ним Пелегрини или говорит серьезно, но миллиардер продолжает: «„Черный рынок“! – Он помахал рукой. – Гениально! То место, где с ним встречается умерший друг. – Дон Карло устремил взор куда-то вдаль и с выражением и присущей эпизоду грустью цитирует наизусть на испанском отрывок из книги: – Ты специалист по долгам, но никто не говорил тебе о памяти, а это одно и то же. И то и другое достается людям из прошлого, и для того и для другого наступает момент, когда о них уже нельзя договориться. – Он с восхищением поводит головой. – Великолепно! Мне хотелось встать и зааплодировать. Какой сплав бизнеса, психологии и метафизики… Гениально! Я два раза прочитал это место!»

Уотербери не верит своим ушам. Какой писатель не упивался бы такими цветистыми похвалами его работе, но то, что услышал он от самого богатого и самого загадочного человека целой страны, подействовало на него как сладкая отрава. Необычная эффектная сцена вызвала у Роберта Уотербери чувство стыда за отступление от писательской чистоплотности и принципиальности ради чего-то грязного и низкопробного. Он даже с болью подумал, что, приехав в Буэнос-Айрес, растерял по дороге самое лучшее, что в нем было.

Дон Карло продолжает говорить о его книгах: «Как же здорово вы прошлись по международным банкам, это же настоящая свора шакалов! Но „Увядший цвет“… – он сморщил нос, – „Увядший цвет“ немного… тяжеловат. Справедливость, правосудие, коррупция – все это… – он снова сморщил нос, – все это раздуто».

«„Увядший цвет“ был совсем не такой, – возражает Уотербери. – Мне хотелось написать священный текст».

Дон Карло одаряет Уотербери своей самой располагающей улыбкой: «А сами выступаете в качестве бога, не так ли?»

Уотербери смеется: «Возможно, сеньор Пелегрини, но только в полной уверенности, что, как и всех богов, люди не воспримут меня всерьез».

Теперь в разговор вступает Тереза Кастекс, причем с вызывающей ноткой в голосе: «А мне больше нравится „Увядший цвет“. Вас не пугали трудные темы».

Пелегрини тут же реагирует и, в свою очередь, с едва приметным налетом язвительности говорит: «Ну конечно, Тереза! Ведь вас открыла Тереза. Мы отдыхали в Барселоне, когда ей попалась на глаза ваша книга и что-то в ней привлекло ее внимание…»

«Меня привлек образ умершей жены», – сказала Тереза.