Читать книгу "Парижский десант Посейдона - Дмитрий Черкасов"

Герхард Розенштейн одним движением сорвал наушники, отшвырнул их и, пригибаясь, поспешил к выходу.

Баз пошел вслед за Намером, не думая о пленнике, – тому некуда было деваться.

– Цефа! – заорал Намер. – Ты цела?

– Не светись! – крикнула в ответ Цефа, и вовремя: пуля свистнула совсем рядом, чиркнув База по уху – Их восемь, Намер!

– Шесть! – возразил Намер и возобновил пальбу – Пять, Цефа!

– Четыре тогда, – поправилась та, глядя на Анну.

Розенштейн, воспользовавшись этим диалогом, юркнул в коридор и на полусогнутых бросился к выходу, где сразу наткнулся на Гладилина, отчаянно пытавшегося освободиться.

За спиной его раздался громовой голос Фридриха фон Кирстова:

– Прекратить стрельбу! Это разведка Федеративной Республики Германия!

– Ну и что с того? – отозвался Намер, однако автомат опустил. – Хоть марсиане! Связались с Моссадом – пеняйте на себя!

К его ногам с грохотом упал пистолет. В темноте нарисовалась кряжистая фигура с поднятыми руками.

– Отставить, я сказал! Смотрите лучше за Валентино!

Баз и Намер переглянулись.

– Цефа! – позвал Баз, и Цефа, пошатываясь, выступила из темноты.

– Держи на мушке этого кадра. Дернется – пристрели. Мы сейчас вернемся.

– Не надо больше стрелять, – миролюбиво произнес фон Кирстов. – Я приказал моим людям прекратить огонь. Вы и так положили много наших.

– Помолчи. Не надо было лезть сюда, не спросившись.

Критически посмотрев на Цефу, Баз велел Намеру остаться тоже, и тот согласился – спорить было некогда и незачем.

Баз вылетел на площадку – с тем чтобы убедиться, что там никого нет.

* * *

...Герхард Розенштейн знал, что в докторе Валентино – его последняя надежда.

Ему никогда не простят того, что он не сумел изыскать возможность предупредить особняк о готовящейся атаке с воздуха. Он все время находился под пристальным наблюдением сотрудников BND, в ряды которых внедрился несколько лет тому назад.

Если он предъявит хозяевам доктора, живого и невредимого, то этим, возможно, заслужит снисхождение.

Розенштейн понятия не имел, как в действительности распорядились судьбой доктора пресловутые хозяева. И потому, наткнувшись на Гладилина, он волоком, со сверхъестественной скоростью стащил его вниз и затолкал в первую попавшуюся машину – тот самый, по иронии судьбы, «Шевроле», в котором капитана доставили на конспиративную квартиру.

Глава двадцать седьмая

НЕ У ДЕЛ

Ситуаций, в которых командир Первой боевой группы мог бы вспотеть, было немного.

Но пред очами Клюнтина он вдруг вспотел – от беспомощной ярости. Его, как и Никиту Владимировича, тоже пригласили в официальной манере, и Маэстро надел мундир, который остро ненавидел. Погон с него не срывали, но разговор получился еще тот.

Клюнтин начал с ожидаемого нагоняя за беспредел в центре Питера. В этом он был отчасти справедлив, и Маэстро в известной степени терзали угрызения совести.

– Это не Чикаго! – кричал генерал-майор и грозил пальцем.

Маэстро подумал про себя, что у Клюнтина несколько отсталые воззрения на заокеанскую действительность и что современный Чикаго может несколько отличаться от традиционных о нем представлений.

– Ладно бы этот хирург, – не унимался Клюнтин. – Но прохожие! Ни в чем не повинные люди! Как вы допустили?

Объяснять, что в любой операции возможны накладки, было бессмысленно.

– Виноват, – лаконично отвечал командир. – Готов понести...

Все развивалось в границах разумного, но вдруг акценты сместились. Генерал-майор забыл о ни в чем не повинных людях и перешел к реально виноватым.

Здесь его недовольство утроилось:

– Кто дал вам право допрашивать задержанного? Маэстро чертыхнулся про себя.

Он никак не ожидал, что расколовшийся Мещеряков вздумает предъявлять претензии. Олег Васильевич замарался по уши, все его показания были записаны, и ему следовало бы держаться тише воды и ниже травы. Но он предпочел не то что занять оборону, а, пожалуй, даже перейти в наступление. Неужели он настолько наивен, что рассчитывает отказаться от своих слов? Он угодил в лапы к структуре, которой наплевать на процедурные вопросы. Закон здесь – понятие относительное, гибкое. Все решают интересы дела, и это негласно признается всеми же. И генерал-майор никак не должен пенять Маэстро за незаконные действия.

– Как вы посмели превышать служебные полномочия?

– Момент истины, товарищ генерал-майор. Я принял решение расколоть его, когда он находился в деморализованном состоянии.

– Не вешайте мне лапшу! Какое, к чертовой матери, деморализованное состояние, когда вам пришлось вводить ему спецпрепарат!

Генерал-майор в бешенстве рванул на себе ворот:

– Вы понимаете, что я в любую секунду могу отдать вас под суд за разглашение государственной тайны?

– Я ничего не разглашал, товарищ генерал-майор.

Маэстро догадывался, что никакого суда не будет.

Здесь какой-то личный интерес, а суд – всегда огласка. Если его и упекут за решетку, то совершенно по другому поводу. Повод же найти, конечно, нетрудно...

Больше всего он беспокоился за свой отряд.

И еще очень хотел увидеться с Каретниковым.

Это желание они испытывали синхронно: между ними установилась неосознанная телепатическая связь. Каждый знал что-то, чего не знал второй; сложить мозаику они могли только вместе.

Маэстро набрался храбрости, иначе говоря – наглости.

– В показаниях Кауфмана не содержится никакой государственной тайны. Он сообщил о существовании глубоко законспирированной неонацистской организации, пустившей корни по всему миру. И также поведал о стремлении этих людей завладеть биологическим оружием, до недавнего времени находившимся на затопленном эсминце...

– Это не ваше дело решать, что составляет тайну, а что нет! Исповедь Кауфмана слышал весь ваш отряд! Это ЧП, это беспрецедентная ситуация!

«Слава Богу, что слышал весь отряд, – подумал Маэстро. – Если бы слышал я один, было бы куда проще... а целую группу хрен ликвидируешь. Что же ты так разволновался, старый козел? Неужели ты с ними повязан? Но зачем тогда довел дело до силового задержания? Почему не предупредил Кауфмана – не убрал его, в конце концов? Почему вообще затеял это дело?»

Клюнтин неожиданно успокоился.

До сих пор он бегал по кабинету, теперь уселся за стол и спросил индифферентным голосом:

– О чем еще рассказал вам Мещеряков?

Вот в этом месте Маэстро и обнаружил, что вспотел.