Читать книгу "Наполеон - Сергей Юрьевич Нечаев"

и его семье, будут обязаны, если только не пожелают отказаться от своего французского подданства, вернуться во Францию в течение трех лет, если только французское правительство по истечении указанного срока не примет в отношении кого-либо из них специального решения, право на которое оно за собой оставляет.

Статья XIX

Польские части всех родов войск, которые находятся на французской службе, получат возможность вернуться домой, с сохранением оружия и багажа; в качестве свидетельства их почетных заслуг офицеры, унтер-офицеры и солдаты сохранят знаки отличия, которые им были пожалованы и пенсии, связанные с их знаками отличия.

Статья XX

Высокие союзные державы выступят гарантами выполнения всех статей настоящего договора; они берут на себя обязательство добиться, чтобы эти статьи были приняты и гарантированы Францией.

Статья XXI

Настоящий акт будет ратифицирован, и обмен ратификациями состоится в Париже через десять дней, или раньше, насколько это возможно.

* * *

Итак, 25 марта (6 апреля) 1814 года Наполеон подписал акт отречения, а в ночь с 12 на 13 апреля, находясь в Фонтенбло, он предпринял попытку самоубийства. Единственными непосредственными свидетелями этого события были, судя по всему, Арман де Коленкур и камердинер Наполеона Констан Вери, и они подробно описали произошедшее в своих «Мемуарах». Впрочем, и многие другие, в том числе и те, кого там вообще не было, впоследствии начали излагать свои версии, во многом сходные с версиями Коленкура и Констана, но грешащие нестыковками и противоречиями.

Не стремясь к каким-то глубоким открытиям, хотелось бы просто представить эти различные свидетельства «очевидцев», а вслед за ними и версии многочисленных историков; и все лишь для того, чтобы лишний раз подтвердить простую истину, сформулированную триста лет назад философом Шарлем де Сент-Эвремоном: «Все историки обещают нам правду, и ни один не передает ее без искажений»[179].

* * *

Арман де Коленкур писал свои «Мемуары» в 1822–1825 гг., базируясь на заметках, которые он делал практически ежедневно, служа Наполеону. Однако эти интереснейшие «Мемуары» были опубликованы лишь в 1933 году. В них Коленкур пишет: «Ночь с 12 на 13 апреля 1814 года. В три часа император потребовал меня к себе. Он лежал; ночная лампа слабо освещала, как обычно, его комнату. “Подойдите и садитесь”, – сказал он мне, едва я вошел, это было в его стиле. Он мне сказал, что предвидел, что его разлучат с императрицей и сыном; что его обрекут на всякого рода унижения; что его даже попытаются убить, по крайней мере, унизить, что для него было еще хуже, чем смерть. Жизнь, которую он мог вести на острове Эльба, не смущала его, одиночество никогда не было для него чем-то страшным. Он считал своим долгом написать историю своих походов, отдав тем самым долг памяти участвовавшим в них смельчакам. Эта возможность доказать своим бывшим товарищам, что он не забыл их, даже нравилась ему, но он не мог смириться с необходимостью подчиняться наглому победителю, своему тюремщику, и он должен был быть готов ко всему»[180].

Далее Коленкур рассказывает, что Наполеону повсюду виделись убийцы, что он говорил, что предатели бросили его, и что Бурбоны сделают все, чтобы избавиться от него. Затем Наполеон сказал Коленкуру: «Очень скоро меня не станет. Тогда передайте мое письмо императрице; сохраните ее письма вместе с портфелем, где они хранятся, чтобы вручить их моему сыну, когда он станет большим. Передайте императрице, что я верю в ее привязанность; что ее отец плохо обошелся с нами, чтобы она попыталась получить для сына Тоскану, что это моя последняя воля. У Европы нет никаких причин, чтобы не обеспечить ему приемлемое существование, ведь меня уже не будет! Скажите императрице, что я умираю с чувством, что она дала мне все то счастье, которое от нее зависело, что она никогда не была поводом даже для малейшего моего недовольства, и что я сожалею о троне только из-за нее и сына, которого я сделал достойным управлять Францией».

По словам Коленкура, Наполеон «говорил слабым голосом, с выражением страдания и частными перерывами»[181].

Видя состояние императора, Коленкур стал умолять позволить ему позвать гофмаршала двора. Он хотел пригласить доктора Ивана, но Наполеон отказывался видеть кого-либо.

Коленкур пишет: «Напрасно я искал предлог выйти, чтобы позвать кого-нибудь; он удерживал меня с силой, которой невозможно было сопротивляться. Двери были закрыты, и камердинер не слышал меня. Икота все усиливалась; его руки и ноги напряглись; желудок и сердце – словно взбунтовались. Первые позывы рвоты оказались напрасными: показалось, что император не выдержит. Холодный пот сменялся горячим жаром <…> Его кожа была сухой и холодной; местами она была покрыта ледяным потом: я подумал, что он так и испустит последний вздох у меня на руках, и на этот раз я смог вырваться, чтобы позвать камердинера или Рустама, а также вызвать доктора»[182].

Историк К. К. Абаза описывает дальнейшее так: «Когда Коленкур ушел, Наполеон задумал покончить с собой. Этот железный человек не выдержал гнетущей тоски и принял яд, который держал при себе со времени похода в Россию. В три часа ночи он опять велел позвать Коленкура; отдал ему портфель и письма для передачи жене и просил не оставлять его семейства. Тогда Коленкур догадался, в чем дело, у него потекли слезы. Он хотел броситься за доктором, но Наполеон остановил его. Однако яд не подействовал: случилась рвота, а потом упадок сил. “Судьба решила, что нужно жить, – сказал он, – ожидать, что она пошлет”. Пришел Макдональд, от которого этот случай скрыли. “Вы благородный человек, – сказал ему бывший император, – и я хотел бы вас наградить не одними словами. Почестями я не распоряжаюсь больше, денег у меня нет, да вы и не захотите их. Вот сабля, которую часто я носил. Сохраните ее в память обо мне и передайте вашим детям”. Макдональд обнял Наполеона, и они расстались»[183].

И снова продолжим чтение «Мемуаров» Армана де Коленкура: «Его волнение, его крайнее недовольство малой эффективностью того, что он принял, не поддается описанию. Он призывал смерть с таким пылом, с каким не всегда просят о сохранении жизни. Речь шла об опиуме. Я спросил, как он его принял; он ответил, что размешал его в воде. Я осмотрел стакан, стоявший на его столе, а также какую-то небольшую бумажку, лежавшую рядом. Там внутри что-то еще оставалось. Приступы тошноты стали еще более жестокими, он уже не мог сдержаться, и его начало рвать. Тазик, который я поднес ему, немного запоздал; в него попала лишь часть первой рвоты, которая, впрочем,