Читать книгу "Людовик XV и его эпоха - Александр Дюма"

Эти парадные обеды, как мы видим, совсем не были похожи на те нецеремонные обеды в Шуази, где готовые столы являлись из-под паркета и где прислуживали пажи малого конюшенного двора.

Другим правилом этикета, соблюдаемым так же строго, как и проба кушанья, было право входов. Вход через большую дверь предоставлялся одним дворянам. Те, которых называли простыми людьми, хотя бы то были Шевер или Вольтер, должны были входить через малую дверь.

Распределение должностей, бывшее причиной того, что всякий хотел делать только то, что строго предписывалось правилами его должности, бывало иногда поводом к большим беспорядкам.

Таким образом, однажды королева, прохаживаясь по своей парадной спальне, заметила пыль на постели и показала ее герцогине Люинь.

Герцогиня Люинь послала за камердинером-обойщиком королевы и приказала показать ему эту пыль камердинеру-обойщику короля.

Камердинер-обойщик короля сказал, что ему нет дела до этой пыли, потому что хотя камердинеры-обойщики короля действительно делают обыкновенную постель королевы, они не могут прикасаться к постели парадной, которая считается мебелью, когда королева на ней не почивает, а так как королева не ложилась спать на своей парадной постели, то эта пыль на совести чиновников мебельной кладовой.

В продолжение двух месяцев не могли найти, чьей обязанностью было смести эту пыль. Наконец, через два месяца, королева сама смела ее своим перьевым веером.

Скука преследовала бедную королеву даже в Трианоне, где она довольно часто обедала со своими статс-дамами и проводила вечера в дружеском кругу.

Однажды произошла крупная ссора между поставщицей фруктов и управляющим замком. Эта ссора прервала обеды королевы в замке и в течение двух лет препятствовала ей в нем ужинать. Поставщица фруктов заспорила с управляющим о том, что на ней лежала обязанность снабжать замок восковыми свечами; управляющий, со своей стороны, хотел сам иметь это право. А между тем королева, дабы не обидеть ни того ни другого, перестала ездить в Трианон или приезжала только днем, никогда не оставаясь в нем обедать или ужинать.

И можно ли было в то время представить себе что-либо скучнее жизни бедной королевы?! Обыкновенное ее общество составляли кардинал и герцогиня Люинь, президент Гено и отец Грифе. Тут не было этикета: все садились без позволения, и часто, так как разговор вообще бывал довольно скучен, половина общества спала, а другая глядела, как она спала.

Герцог Люинь был величайший соня и самый неразговорчивый из всего ее общества, поэтому в насмешку королева называла его Тентамором, то есть крикуном.

Король вел совсем другую жизнь. По мере того как он вступал в жизнь, развивались его чувственные склонности. Сперва мало проходило дней, в которые бы не играли в большую игру, так что либо король, либо противники проигрывали обыкновенно три-четыре тысячи луидоров за один вечер.

Когда король выигрывал, то он клал выигрыш в свою особую кассу, если же проигрывал, то проигрыш выдавался из государственной казны. Эта страсть к игре перешла впоследствии с зеленого стола на коммерческие спекуляции.

По окончании игры подавался ужин. Король пил много, в особенности шампанского вина. Опьянев, он оставался в руках маркизы Помпадур, которая делала из него до следующего утра все что хотела.

У короля был превосходный повар, который изучил все правила своего искусства не только в лучших гастрономических сочинениях и у самых лучших профессоров гастрономии, но еще у самых опытнейших врачей заимствовал не менее важное искусство приготовлять кушанья, восстанавливающие здоровье, с помощью которых король мог беспрестанно проводить те ночи, образцом коих служили ночи герцога Орлеанского.

Сверх того, часто во время масленицы король, принцы и их любимцы ходили не только по маскарадам, но и по улицам парижским и версальским.

Что касается дофина, которому, как мы сказали, было уже двадцать с лишком лет, то его воспитывали среди самой странной, а иногда и самой смешной лести. Как святая Мария Алакок, имея от роду только четырнадцать месяцев, по словам историка, обнаруживала уже величайшее отвращение к греху, так и дофин, имея от роду шесть только лет, подавал уже величайшие надежды.

– Ваше высочество, – сказал ему в 1735 году архиепископ Крийьонский, – духовенство уважает в вас благороднейшую кровь, какая когда-либо существовала, и от этой крови вы заимствовали те высокие добродетели, которые вы некогда явите свету.

Поэтому когда юному принцу говорили, что герцог Шатильонский, гувернер его, обязан при бальных церемониях служить ему на коленях, принц спрашивал:

– А почему же не всегда?

Самые наказания ему назначались с той целью, чтобы усилить его гордый характер. Поэтому этот царственный отрок, которого этикет должен был бы утомлять, наказывался за свои проступки отменой этикета. Если он, бывало, совершит какой-нибудь проступок, его посылали к обедне с одним пешим слугой; если проступок оказывался более серьезным, телохранителям запрещалось отдавать ему военную честь при его прохождении.

Таким образом, до двенадцати лет дофин был самым неприятнейшим существом, какое только можно было найти на свете.

– Злой ребенок! – говорила ему мать. – Может быть, со временем ты причинишь мне много горя… Дофин, обратясь к ней, отвечал:

– Согласитесь, однако же, что вам было бы очень досадно не иметь меня вашим сыном, особенно со времени смерти герцога Анжуйского.

Ответ этот не показывал хорошего ума, но по крайней мере он показывал ум проницательный.

В двенадцать лет дофин начал делаться рассудительнее, и в молодом принце можно уже было заметить некоторую силу, в которой твердая воля принимала большое участие. Он страдал от опухоли в нижней части правой щеки. Доктора нашли нужным сделать операцию. Ла Пейрони сделал прорез вдоль щеки до подбородка. Королю при этом стало дурно, так что принуждены были дать ему понюхать спирт, но дофин остался совершенно спокоен и выдержал операцию чрезвычайно достойно. Через несколько дней его зубной врач предупредил герцога Шатильонского, что принцу надобно выдернуть коренной зуб именно на той стороне, где была рана. Принц попросил дать ему какое-то время, чтобы на это решиться, и, решившись, сам позвал хирурга и перенес операцию весьма хладнокровно.

Через несколько дней ему вырвали другой зуб, потом третий, и он перенес боль с тем же спокойствием.

Однажды кардинал Флери, играя с ним в карты, как игрывал некогда с Людовиком XV в его отрочестве, спросил дофина:

– Можно ли твердо полагаться, ваше высочество, на дружбу, которую вы ко мне теперь выказываете? Дружба государей нашего времени, как уверяют, непродолжительна.

– Вам не на что, кажется, жаловаться, – отвечал дофин, – вы сохранили для себя хорошее место в сердце короля.

Узнав, что одна придворная дама никогда не говела, он, имея уже пятнадцать лет от роду, подошел к ней и спросил: