Читать книгу "Айн Рэнд. Эгоизм для победителей - Дженнифер Бернс"

Если вы учили нас тому, что наша жизнь перед лицом государства ничего не значит, то действительно ли вы страдаете?

Хоть Патерсон и не была католичкой, она не могла выносить пренебрежительное отношение Рэнд к религии. Основательно разозлившись, она стала ставить под вопрос интеллектуальные способности Рэнд. «Тебе нужно разобраться», – писала она, дав Рэнд понять, что она неправильно понимает концепции первородного греха и порочности. Большая проблема состояла в том, что Рэнд считала католицизм полнейшей выдумкой. Она обвинила Рэнд в мизантропии за пренебрежительное отношение к философам-католикам: «Можешь обвинить настолько большое количество людей, в том числе некоторых из величайших умов, которых видела человеческая раса, не обвинив при этом всё человечество?» Рэнд со своей стороны была непреклонна. «Конечно же могу», – сказала она Патерсон[281].

Тема католицизма быстро привела их на более опасную территорию, когда они начали спорить о том, влияет ли Рэнд на образ мыслей Патерсон касательно нравственности. Вопрос влияния был особенно важен для Рэнд, полагавшей, что Патерсон нечестным образом позаимствовала её идеи об альтруизме в «Боге из машины». До публикации Патерсон спросила Рэнд, может ли она включить некоторые моменты их дискуссии в свои труды, не цитируя Рэнд напрямую. И хотя Рэнд дала на то своё согласие, когда книга вышла, она обнаружила в ней некоторые фразы, которые назвала «стенограммой» их разговоров. Рэнд никогда напрямую не обращалась к Патерсон с этим вопросом, но её последнее письмо содержало намёки на эту часть истории. В ответ Патерсон уверяла, что Рэнд лишь помогла сделать её мысли яснее в рамках «просвещённого личного интереса»[282].

Точки расхождения множились по мере того, как они начинали спорить о прошлых разговорах, о том, кто что сказал и кто с кем согласился. Вновь письма оказались плохим средством коммуникации. Патерсон считала, что вина лежала на Рэнд: «Я читаю твои письма внимательно, но сама ты не всегда бываешь внимательной». И снова запланированная встреча помогла решить разногласия. Патерсон наконец собиралась приехать в Калифорнию, и Рэнд решила приостановить дискуссию до тех пор, пока она не приедет. Она возлагала на эту встречу большие надежды и даже решила оплатить Патерсон билеты. Рэнд представляла, как они вернутся в лучшие времена их дружбы: «Я очень сильно надеюсь, что мы сможем говорить всю ночь, если ты захочешь. Так уж случилось, что рассветы здесь очень красивые, так что, я думаю, мы хорошо проведём время». Приезд Патерсон по меньшей мере давал шанс преодолеть продолжавшиеся накапливаться разногласия[283].

С самого начала визит Патерсон был настоящей катастрофой. Рэнд обнаружила, что её подруга, «по-видимому, потеряла интерес к философским идеям. Она гораздо больше рассказывала о слухах, витавших в литературных кругах: кто что пишет, чем авторы занимаются и что делают её друзья». Возможно, Патерсон пыталась держать разговор на безопасной территории, но Рэнд едва ли интересовали неинтеллектуальные отношения. Патерсон, известная своим раздражительным темпераментом, в Калифорнии вела себя особенно неприятно. Рэнд организовала несколько домашних вечеринок, которые Патерсон систематически портила. Двух друзей Рэнд она прямо в лицо назвала «дураками» и после знакомства с Морри Рискиндом заявила Рэнд: «Не люблю интеллигентов-евреев». Рэнд ответила ей грубо: «Пат, тогда я не понимаю, почему ты любишь меня»[284]. Напряжённость между старыми подругами нарастала ежечасно. Патерсон даже объявила всем, что отказалась писать рецензию на «Источник» много лет назад.

Последней каплей был выпад Патерсон, когда она познакомилась с Уильямом Маллендором, к тому моменту ставшим ближайшим политическим союзником Рэнд.

Патерсон искала поддержку для нового политического журнала, но когда Маллендор начал расспрашивать о нём, она потеряла над собой контроль. Рэнд вспоминала: «Она буквально взорвалась. Начала кричать о том, что никто её не ценил бы, если бы она не проделала столько работы, и о том, почему ей нужно писать какие-то заявки. Разве нельзя поверить ей на слово?» Маллендор, которого Рэнд предупредила о характере Патерсон, был к этому готов и сохранял хладнокровие[285]. Но Рэнд сгорала от стыда. Она согласилась, когда на следующий день Патерсон сказала, что ей нужно уехать. Но когда на следующее утро Патерсон передумала, Рэнд решительно отказала ей и проводила её. Это был последний раз, когда они виделись.

Вместе с концом их дружбы разрушился и один из интеллектуальных идеалов Рэнд. Она всегда открыто хвалила Патерсон, называла её одним из немногих людей, оказавших влияние на её интеллектуальное развитие. Даже незадолго до их ссоры она уверяла Патерсон: «Благодаря тебе я разобралась в историческом и экономическом аспекте капитализма, о чём раньше знала лишь в общих чертах». Но после она пересмотрела своё к ней отношение, назвав «совершенно неоригинальной… Она была хорошей, техничной, грамотной писательницей, и всё». Патерсон, известная в консервативных кругах своим «сложным» характером, по большей части сама была виновата в том, что их дружба закончилась. Как потом Уильям Ф. Бакли-младший напишет в некрологе, Патерсон была «невыносимо невежлива, невозможно высокомерна, упорно мстительна». Но конец дружбы говорил и о слабостях Рэнд. Не сумев удовлетворить потребности Патерсон в общении, она стала молчать, усугубив их разногласия. После разрыва она больше не могла уважать Патерсон и стала относить её больше к второсортным писателям, нежели влиятельным мыслителям[286].