Читать книгу "Чертеж Ньютона - Александр Иличевский"

Иногда мне казалось, отец сам словно дышал воздухоплавательным гелием – неземной атмосферой, возносящей его над юдолью, делающей его голос пронзительным, что иногда вызывало ухмылку, но это только если не прислушиваться к тому, что он говорит. Он был одним из считанных людей, встреченных мною в жизни, которые похожи на их собственные мысли, – долговязый, иссушенный, с грацией складного аршина, заросший рыжеватой бородой человек в роговых очках, ходивший всегда так, будто боролся с сильным ветром, напоминавший одновременно инженера из фильмов шестидесятых годов, капитана звездолета, священника и йога. Он недолюбливал кошек, поскольку благодарность почитал за высшую добродетель, мерз даже в зной, бывал молчалив или, напротив, разговорчив – обычно когда ухаживал за девушкой или пытался втолковать мне что-то, чего еще сам не очень понимал. Когда же он сочинял, его походка становилась размашистой, словно реющей, весь он приобретал целеустремленный вид и становился похож на блуждающий над городом эллипсоид, очень живой, со множеством идей и замечательных людей, находящихся в гондоле.

Отец искал тайну: «Только тайна способна стать источником смысла». Он обожал потрепаться с пацанами: проснувшись, выходил за калитку с чашкой масала-чая обычно в то время, когда в школе заканчивались занятия и гурьба подростков орущим клубком катилась под горку, чтоб разбежаться по домам. Дети хвастались перед ним своим умением играть в йо-йо и фриджи, а он показывал им нехитрые фокусы, знакомые мне с детства, – карточные и левитацию спички над двумя другими.

Отец ощущал мир как еще не дописанную книгу; бесился, что девушки у Чехова только и делают, что динамят героев, которые от отчаяния или стреляются, или мастурбируют в дачных нужниках; считал, что пишет на мертвом языке; ненавидел двадцатый век, полагая, что тот еще не закончился; не переносил мужчин, терзавших женщин, и считал культ Богоматери важнейшим достижением иудео-христианской цивилизации, называл Святую Марию «а-идише-моме».

«Уникальность личного опыта почти любого человека делает безумцем. Самая большая загадка мироздания – это не происхождение Вселенной и не природа времени, а всего лишь то, как один человек способен понять другого».

«Любовь – это уменьшение боли, которое ты даришь другому человеку – и приобретаешь себе. Каждый день – это конец света, его, что ли, изнанка».

«Писать стихи – это примерно то же, что и составлять словарь».

«Государство нужно только для того, чтобы слова не теряли свой смысл, правильно употреблялись и не заменялись физическим воздействием, не теряли свою силу: в этом основа заботы государства о тех, кто слова эти произносит».

«Два тысячелетия назад Рим сокрушил евреев, и им пришлось стать колыбелью цивилизации. XX век повторил это деяние».

«Существование не может быть убыточным. Иначе естественный отбор не оставил бы нам шанса. Любая амеба блаженствует только от того, что шевелится».

«Главный признак ума – осознание им его собственных границ. Ибо последние не существуют без знания. Разум должен рождать сомнение, без сомнения мир превращается в бессмыслицу».

«Смерть всегда новость. Все удивляются происхождению жизни. Но отчего же мало кто задумывается о том, что ничуть не менее странно не существовать?»

Глава 20

Ante Christum Natum

Я понял, чем завершатся мои поиски, в тот день, когда решил зарядить пещеры-обскура.

Братство Ante Christum Natum, братство «До Рождества Христова» – это группа стариков, наследующих академическому смыслу Иерусалима, ученики Мартина Бубера, Герхарда Шолема, Мортона Смита. Братство – это такой архивный союз, убежденный, что Иерусалим есть книга, что ни один текст, созданный в его пределах, не должен пропасть, что этот город есть образ культуры, бумажно-каменного тела, хранящего все страницы временных слоев. Отец служил по этой же части, специализируясь на особенной проблеме – на безвестных каббалистах из Меа Шеарим. Печатный процесс, облегченный современностью, придал им гласности, и скопленные в веках рукописи теперь появлялись на иерусалимских прилавках десятками в год. Трудно представить, что евреи позволят человеку из своей общины жить одиноко или пропасть его книгам, но, случалось, рыхлый архив стариков, содержащий жемчужины, исчезал бесследно – и ACN предпринимало разведывательные операции среди книжников в Меа Шеарим, пытаясь как-то вникнуть в этот волшебный мир сложенных вместе букв. То же касалось и черного рынка манускриптов из монастырских библиотек и с патриарших полок – в него тоже пытались втесаться братья, сотрудничая с полицией, которой всегда не хватало знаний. В этом также специализировался отец, и, как уже упоминалось, одна из гипотез Шимона Леви состояла в том, что он был втянут в дела черного рынка древних рукописей. Ибо рукописи, например, знаменитого Шапиры хоть и были поддельными, но составляли немалую ценность – настолько уникальным оказался их фальсификатор.

Спустя полгода после того, как я поселился в Пузырьке, Белла привела меня для знакомства в штаб-квартиру ACN в одном из уютных домов Немецкой колонии, где со мной беседовали несколько старцев: один – низенький человек с великолепной бородой, с добрым взглядом, иногда становившимся встревоженным; второй старик запомнился сильными линзами очков; третий был желчный, с оттопыренными ушами; это он пошутил: «Каббала пригодна для политологии так же, как она пригодна в руках идиотов для чего угодно». Белла потом шепнула, что этот господин – крупнейший специалист по наследию Вальтера Беньямина. Старикам я приглянулся, и они оставили меня жить в Пузырьке.

Лет десять тому назад отец, отчасти из любопытства, отчасти с пользой дела ACN, поселился в одной из монастырских пещер близ Мар Сабы (в двенадцати верстах от Иерусалима в ущелье реки Кедрон, зовущейся Иосафатовой долиной плача) ради того, чтобы поближе сойтись с монахами монастыря и попробовать отыскать следы знаменитого Тайного Евангелия от Марка.

История эта давняя. В 1958 году американец Мортон Смит, бывший в то время аспирантом Колумбийского университета, занимался каталогизацией библиотеки монастыря Саввы Освященного. Тогда он и обнаружил фрагмент послания Климента Александрийского, отца церкви, в котором говорилось, что еретики карпократиане извратили текст Тайного (то есть предназначенного только для посвященных) Евангелия. В доказательство Климент приводил цитаты из подлинного Тайного Евангелия. Смит долгие годы изучал по сделанным им фотокопиям найденный фрагмент и в семидесятые годы обнародовал результаты своего исследования, что стало сенсацией. Несколько полемических идей, высказанных Смитом, вызвали негодование ортодоксальных христиан, в силу чего его, в ту пору уже профессора Колумбийского университета, обвинили в том, что он подделал документ. Стали искать подлинник, но, когда ученые посетили монастырь Саввы Освященного с целью исследования манускрипта, выяснилось, что он был передан в библиотеку иерусалимского патриархата, однако найти его там не могут.

Отцу не привыкать было зависнуть в какой-нибудь пещере в пустыне, но войти в контакт с монахами оказалось можно, только предприняв какие-нибудь действия, способные вызвать у них сочувствие. Поэтому он с помощью бедуинов дотащил до кельи два мешка цемента и стал потихоньку поправлять кладку, которой была обнесена довольно просторная пещера, охотно впускавшая видимый из-за гребня холмов осколок Мертвого моря и мускулистые отроги Моава, но прекрасно защищавшая от зноя. В дальней нише пещеры была когда-то устроена церковь, от нее на стенах остались фрагменты фресок – три ангельские фигуры со стертыми лицами. Отец провел в реставрационных трудах больше месяца, и наградой ему стала дружба с настоятелем лавры Саввы Освященного, архимандритом. Тот подтвердил версию патриархата об исчезновении отрывка из послания святого Климента Александрийского, однако подарил Ante Christum Natum цветные фотографии фрагмента – что, конечно, стало хорошим дополнением к черно-белым копиям Мортона Смита, однако не позволяло подвергнуть анализу чернила, чтобы избавить его от обвинений в подделке.