Читать книгу "Сезон долгов - Елена Хорватова"

– Девочки, не ссорьтесь! – примирительно заметила Фаня Ройтблат, болезненная женщина, тяжело переносившая последствия ранения в голову (два года назад, во время проведения террористического акта, ее зацепило осколками взорвавшейся бомбы). – Давайте рискнем и возьмем эту уголовную к нам, раз уж Мура так за нее просит. Может быть, Покотилова и в самом деле жертва и нуждается в нашей помощи. А если она обычная вульгарная преступница, это выяснится очень быстро, и нам ничто не помешает отправить ее обратно в уголовное отделение. Не получив очередной взятки, начальник тюрьмы тут же с удовольствием ее от нас заберет. В чем же проблема?

– Ну хорошо, – согласилась Спиридонова. – Но вы, Долли, принимаете на себя полную ответственность за эту особу. И, учтите, все претензии будут предъявлены вам.

То, что Спиридонова обратилась к Муре не официально, по фамилии, а по-товарищески, назвав ее партийную кличку, показывало, что она уже смирилась...

Так Ася Покотилова обосновалась в камере политических преступниц. Первое, что она сделала на новом месте, – заткнула щели в стенах жгутами из овечьей шерсти, добытой у знакомых уголовниц, сучивших пряжу по заданию начальства. В камере стало намного теплее.

– Вот видите, каким полезным может оказаться человек с ясным, незамутненным сознанием, направленным на практические дела, – сказала сокамерницам Лидия Павловна Езерская, участница покушения на могилевского губернатора. Езерская страдала тяжелой формой чахотки и была особенно чувствительна к холоду.

– Ну что ж, мы принимаем вас в нашу коммуну, Анастасия, – признала новенькую Биценко, говорившая, впрочем, не слишком приветливо. – Но запомните, никаких уголовных штучек мы здесь не потерпим и советуем вам быть сдержаннее. Я имею в виду пьянство, карты, разврат, драки и прочее. Это – раз. Второе – у нас существует определенный кодекс правил, который должен соблюдать каждый, попавший в нашу среду. Нельзя унижаться, подавая начальству прошения о помиловании. Нельзя позволять себя бить без всякого доступного нам протеста. А также не принято петь «Боже, царя храни», фамильярничать с начальством и пользоваться особыми привилегиями при отсутствии таковых у других товарищей. Вам ясно, Покотилова?

– Перестаньте, вы совсем запугали девочку, – подала со своей кровати голос Езерская, сразу почувствовавшая к новенькой симпатию. – Скажите, Настенька, какое у вас образование?

Сама Езерская, происходившая из дворянского семейства, получила серьезное образование – она была зубным врачом (редкая карьера для женщины!) и до ареста имела собственную практику, что было не только престижно, но и очень удобно – ее кабинет служил надежной явкой для членов террористической организации...

– Так где вы учились, дорогая? – продолжала расспрашивать она.

– В благородном пансионе кавалерственной дамы Чертковой, но окончить не успела – меня замуж выдали, – ответила Ася. – А учиться мне всегда очень хотелось. Очень-очень.

– И чему же вас там научили, в вашем пансионе? Какие у вас были предметы?

– О, у нас было много предметов – пение, танцы, этикет, рукоделие, домоводство, причем кулинария – отдельно, французский язык и закон Божий... У кого был хороший музыкальный слух, те еще брали уроки игры на фортепьяно...

– И это у нас называют женским образованием! – саркастически воскликнула Езерская и закашлялась. – А скажите-ка мне, голубушка, что-нибудь по-французски.

Ася замялась. За последние несколько лет ей ни разу не довелось говорить по-французски и теперь как-то ничего не приходило на ум. Наконец, ей вспомнилась пара коротеньких фраз из учебника, и она с трудом выдавила из себя:

– Бонжур, мадам! Коман ву золе?

Езерская вздохнула.

– Да, моя дорогая, это даже не смесь французского с нижегородским, это гораздо хуже! Я тут в камере занимаюсь французским языком с тремя девочками и приглашаю вас к нам присоединиться. Что-что, а произношение, по крайней мере, я вам поставлю. Только учтите, у меня особая система занятий, я заставляю своих учениц много зубрить. И кроме того, советую вам попроситься на семинар по истории литературы, который ведет госпожа Измаилович. Она основывает свои занятия на курсе Иванова-Разумника, но дает материал гораздо шире. Ее слушательницы очень довольны, говорят, она умеет разбудить мысль. Вам, полагаю, это пригодится.

Ася поблагодарила и задумалась – а что, собственно, по мнению госпожи Езерской, ей должно пригодиться – пройти курс по истории литературы или разбудить мысль?

Глава 7

Проходил день за днем, и вскоре Асе стало казаться, что так было всегда – камера в тюремном бараке, серая каменная стена за решеткой окна, бледные лица заключенных, а все остальное просто не существует; и роскошный особняк на Пречистенке, и наряды, и бриллианты, и званые вечера, и ложа в театре ей, наверное, когда-то приснились...

Поверка в камерах проходила в шесть утра, но надзиратели каторжанок не будили, а лишь заглядывали в двери и считали спящих на кроватях женщин. После этого заключенные продолжали спокойно спать до восьми часов.

Первой поднималась дежурная по камере, чтобы убраться, вынести парашу, поставить самовар и разделить на всех хлеб. Хлеба заключенным полагалось много – в день по большой буханке ржаного на человека, но политические, не привыкшие к такой грубой пище, обычно не съедали свою норму, а выносили буханки в общий коридор, где их разбирали уголовницы.

Заметив это, начальник тюрьмы позволил политическим получать вместо ржаного хлеба пшеничную муку и отдавать ее в ближнюю деревню для выпечки. Теперь к утреннему чаю в политических камерах подавались свежие белые булки.

В тюрьме было два больших самовара, переданных заключенным с воли, и оба имели собственные имена. Один назывался «Андрей» в честь Андрея Манасеенко, мужа Марии Веневской, обвенчавшегося с ней еще в Москве в тюремной церкви. Он выхлопотал себе право отбывать ссылку в непосредственной близости от каторжной тюрьмы, где содержалась его жена. Поэтому вместо какой-нибудь тихой и благополучной Сызрани или Конотопа, Андрей оказался сосланным в Нерчинские рудники, где ему позволялись редкие встречи с женой...

Второй самовар назывался просто «дядя», так как прислан был в каторжную тюрьму дядюшкой одной из политических дам.

После чая в камерах устанавливалась тишина – все время вплоть до обязательной двухчасовой прогулки перед обедом принято было посвящать чтению и занятиям.

Асе занятия давались поначалу с трудом. Получив однажды от Муры Веневской толстый том «Истории древних философий» Виндельбанда, она чуть не расплакалась – таким безнадежно-мучительным делом показалась ей попытка проштудировать подобную книгу.

– Я никогда не смогу в этом разобраться! – с горечью сказала она.

– Ничего, сделай над собой усилие и поработай! – отрезала Мура. – Твой мозг никогда не имел должной нагрузки и теперь находится, так сказать, в недисциплинированном состоянии. Постарайся пробудить мысль и заставить ее работать! Пойми, если ты не займешь свой ум делом, тебя просто загрызет тоска.