Читать книгу "Усама - Леви Тидхар"

– Мы могли бы прихлопнуть его издателя, – указал человек из КНО. Порой так выходило, что он будто бы сидел в голове узника. Узник спросил:

– Так почему не делаете-то?

– Так полезнее, – пояснил человек из КНО.

Иногда они втыкали в него иголки, брали кровь. Иногда прилаживали электроды к вискам, к груди, замеряли пульс, частоту сердцебиения, мозговые волны, фенологические пропорции его черепа.

– Скажите мне правду, док, – попросил однажды узник. – Выдайте как на духу. Я жить буду?

Мужчина с седыми волосами повел головой из стороны в сторону медленными, точными движениями.

– Вы уже мертвы, – устало произнес он. – Просто еще не знаете об этом.

Только узник знал. Узника несло сквозь черноту, что не была сном, а на ходу ему мерещились двери в фильмах.

Двери в фильмах

Вопросы они задавали всегда. Для узника эти вопросы не имели смысла. Вопросы такие: «Как работают сотовые телефоны? Что такое айпад? Что такое „Зона 51“?» Ответов на эти вопросы узник не знал. Его спрашивали: «Как сделать компьютер размером с плоский чемоданчик? В чем смысл флэшмобов и как их контролировать? Что такое УДД37? Что такое „азиатский сплав“? Это относится к ядерной технологии?»

В этом последнем пункте была какая-то путаница, но узник не мог просветить спрашивавших.

«Что такое „Звездные войны“?» Это их весьма беспокоило. Ему дали понять, что он не первый беженец, кого расспрашивают таким образом. Увы, у него не было ответов.

Не было даже – и в особенности – для себя самого.

Кто он был такой? Откуда он родом? Все сильнее чувствовал узник, как пропадает по углам этот мир, а он в это время плывет в великой умиротворяющей темноте. Все чаще и чаще казалось ему, что слышатся и голоса других, молчание нарушалось полушепотами и бормотанием, мычанием, пением, голоса впечатывали слова в темноту, как будто были способны оставить их в ней навсегда.

Только всякий раз его утаскивали назад: исследовали интенсивность его потоотделения, свойства его крови, состояние его зрачков, его волос, его ногтей, температуру его тела внутри и снаружи – и все время задавали вопросы.

«Что такое модем? Кто такой Джеймс Бонд? Что такое смарт-автомашины? Что такое Аль-Джазира?»

Этот последний вопрос их тоже очень волновал.

Иногда они пропадали, прямо будто по мановению чьей-то руки, призраками слетаясь со всех углов его камеры, тая, словно туман, – и он оставался один. Дважды в день откидывалась решетка в двери и просовывался поднос. На подносе была еда, а вода в тазике. Узник пил воду, но больше уже не умывался. Вода отдавала лекарством от кашля. Он сам задавал себе вопросы. Откуда ты родом и откуда приехал? Куда направляешься? Как тебя зовут? Когда он рисовал девушку, то чувствовал себя лучше, потом хуже. Она водила своей рукой по его, и было в этом жесте что-то ужасно интимное и знакомое.

«Я непременно найду тебя, – сказала она тогда. – Я всегда найду тебя».

Только здесь не было движения света в воде. Девушка была отгорожена от камеры узника так же, как будущее безжалостно отгорожено от прошлого. Была всего лишь одна дверь, и она вела в никуда. Он рассматривал пятна на стенах, исследуя узоры так, словно бы они растягивались и сжимались как нечто живое. Он находил в них лица, облака, пишущие машинки, горы. Ему вспоминались двери в кино.

Они походили на fabriques в Парке Монсо. Фильмы были сконструированными пейзажами, подделкой, сотворенной из вырванных частичек разных местностей. Дверь здания открывалась (в кино) наружу и вела – чаще, чем не вела, – не вовнутрь здания, а куда-то еще. В кино имелись переходы, которые сглаживали действие, делали его бесшовным, но тем не менее они были переходами, прорывами кратчайшего пути как сквозь пространство, так и сквозь время. Открыть дверь в фильме было все равно что распахнуть пространственные ворота: открывался путь куда угодно, повсюду. Осознавать это узник старательно чурался.

Голосов накапливалось все больше и больше, словно усиливался сигнал радиоприемника. Они шептали, орали, рыдали, смеялись. Они трещали и бормотали, мямлили и вопили, их непрестанный лепет вторгался во тьму. У него не было сил заглушить их.

И еще больше вопросов. Их он тоже заглушить не мог. «Опишите бомбардировщик-невидимку. Опишите умные бомбы. Как действует беспроводная сеть? Как выглядят ракеты „скад“? Что такое „Нинтендо“38? Что такое „Шеньчжоу-5“39?»

– Где находится Майк Лонгшотт? – спрашивал узник. Все больше и больше это делалось точкой его сосредоточения, путеводной звездой, с которой он мог сверить клочки самого себя.

– Нет никакого Майка Лонгшотта.

Только Джо понимал: они лгут.

Розыски Майка Лонгшотта возвращали ему цель. Из плавающей в темноте мешанины фрагментов он принялся восстанавливать сыщика. Стал чертить карту ландшафта, панораму из fabriques.

«Как вас зовут? – то и дело спрашивали его на допросах. – Как ваше имя?»

– Джо, – шептал узник. – Джо.

– Нет никакого Джо.

Только он понимал: они лгут.

Потом настало время, когда не приходил никто, и он оставался в камере один. Хотя темнота и умерилась немного, голоса по-прежнему слышались. Заточенные в камеру, они звучали громче. «Майк Лонгшотт», – подумал узник. И мысль эта принесла с собой ясность. Он был частным сыщиком, и это было его делом. Он был сыщиком. В верхнем ящике стола у него в конторе лежали незарегистрированная подделка под «смит-вессон» 38-го калибра и бутылка «Джонни Уолкер» с красной наклейкой: полупустая или наполовину полная – это как посмотреть.

Голоса нашептывали совет. Они не были готовы пойти дальше. Джо показалось, что он узнавал в этом лепете знакомые голоса, только уверенности не было. Подумал о дверях в фильмах. Если открыть дверь в сфабрикованном ландшафте, то она сможет вывести куда вам только захочется. Но он боялся открыть дверь.

Яркость желтого солнца

У себя в камере узник готовился. Теперь его донимали голоса мертвых, нашептывали ему, подзуживали его. Он жалел, что не мог захлопнуть их меж страницами книжки. В пятнах на стенах теперь ему виделись лица, ничего больше, только лица, пялившиеся на него в ответ на его разглядывания.

– Лонгшотт, – выговорил Джо, пробуя имя на слух.

Тени одобрительно загалдели. Узник знал, кем он был, но не знал, кто он такой. Он разглядывал дверь, а дверь разглядывала его. Он приложил ладонь к ее металлической поверхности – она была теплая. Где-то на высоте пояса узника на серой краске двери тянулась длинная неровная царапина. У двери не было ручки.

– Усама, – произнес он, пробуя на слух и это имя, словно странное вино, отдающее кислым и несколько прогорклым. – Усама Бен-Ладен.

Тени зашикали, зашипели, словно куклы в театре. «Я готов», – подумал узник. Вспомнил про девушку. Нарисовал горы. Раздевался он медленно: собственная его одежда когда-то пропала, ему выдали форму заключенных, кроваво-оранжевую, без ремня, и он сбрасывал ее с облегчением. Голый, встал, положив обе ладони на поверхность двери, и толкнул.